И она все еще подбирала там и сям едва уцелевшую книгу, которую пыталась понапрасну обтереть своим рукавом, прежде чем отбросить в сторону, в грязь, где растворялись тексты.
Электричество было отключено, пожарные прожекторы высвечивали гигантскую тень Воллара на этом безотрадном фоне. Он прошел в глубь того, что было его убежищем, его заполненной фразами раковиной, подошел к запачканному, но неповрежденному креслу и большому опрокинутому столу. Некоторые портреты писателей, развешанные на стене, уцелели. Их лица были еще различимы под обгоревшим слоем. А взгляды, устремленные с другой стороны далеких несчастий, как мертвые лучи, проникали сюда несмотря ни на что.
Мадам Пелажи кругами ходила в темноте. Она и Воллар никогда не проявляли особой симпатии друг к другу. Только уважение на расстоянии. Обращение на «вы». Лаконичность. Профессионализм. Или привычные фразы: «А, это вы, Этьен?» Или: «Меня не будет, мадам Пелажи… Не знаю, когда…» — «Не волнуйтесь, занимайтесь своими делами, вы же знаете, я прослежу за всем». И тихим голосом, сквозь зубы, но достаточно громко, чтобы услышал Воллар: «…Как всегда!»
Но в воскресенье вечером, в день пожара, тот необычный день, когда дневной свет только угасал, а зеваки разошлись, разочарованные зрелищем, когда пожарные уезжали в своем огромном красном грузовике под вой сирены, означающей прощание, Воллар в залитых водой ботинках, одежде, пропитанной отвратительной копотью, положил руку на плечо совсем низенькой мадам Пелажи. Она не склонила голову к руке Воллара, а он не привлек ее к себе, но они стояли так, бок о бок, она, скрестив руки, он, хрипло дыша, и оценивали размеры бедствия. Однако она украдкой погладила толстые пальцы книготорговца.
Чуть позже мадам Пелажи, никогда, так сказать, не посещавшая квартиру Воллара, поднялась туда за ним, и они, ничего не говоря, вместе выпили и просидели с разных сторон кухонного стола до глубокой ночи. Тыльной стороной ладони Воллар скинул книги, которые показались ему вдруг неестественно целыми, и поставил бутылки и бокалы. После чего они проглотили по большому глотку красного вина, прекрасно сознавая, что находятся непосредственно над разоренной лавкой, настолько запах проник во все.
После долгой молчаливой паузы Воллар просто заявил:
— Я убежден, что девочка умрет.
Мысли мадам Пелажи были поглощены лишь картинами книг, плавающих по воде чернильного цвета. Она попыталась представить себе вместо них лицо бледной, лишенной дара речи больной девочки, умирающего ребенка. И ей это удалось.
— Я спущусь и запру двери на цыпочку, — сказал Воллар. — Вода еще долго будет стекать. Завтра предприму необходимые действия. Но, как только смогу, начну разыскивать мать. Так нужно! Вы помните ту женщину, что стояла и ждала меня в лавке? Да, стояла и ждала, не глядя на книги, как вы мне сами сказали…
— Помню. Странная девица.
— А теперь идите отдыхать, мадам Пелажи. На этот раз я сам всем займусь.
— На этот раз я согласна.
Воллар провел ужасный день в обществе страховых агентов, оценивавших ущерб, экспертов, озадаченных ветхостью электропроводки, специалистов по очистке помещения и вывозу хлама. Но хламом были книги, страницы которых слиплись теперь в рыхлые и клейкие тома.
Неразбериха за неразберихой, и Воллар прервал все формальности. Он спешил отправиться на поиски той, кого называл то «мадам Бланшо», то «мать девочки», той, о ком заместитель директора центра сказал: «Эта дама — просто ветер», а мадам Пелажи предсказала: «Мыльный пузырь, поверьте мне, Этьен, прозрачность, которая витает мгновение и вдруг «пуф!» и нет ничего, вот увидите, Этьен, увидите…»
Выехав на шоссе, он миновал добрую сотню километров. Скоростные машины обгоняли его, и казалось, он стоял на месте.
По рассказам Терезы Бланшо, надо было добраться до района больших магазинов, гигантского пространства из бетона, забитого складами товаров, магазинами, украшенными цветными вывесками, стоянками машин, станциями обслуживания, которые располагались на подступах к другому городу региона. Решив, что нашел это место, Воллар съехал с дороги и повел свой грузовичок среди тысяч припаркованных автомобилей.
Огромные сверкающие слова бросились ему в лицо, чрезмерно раздутые, но хрупкие, как недавно накачанные мускулы культуристов, слова. Слова, с приятной агрессивностью поглощающие все пространство. Грузовичок Воллара медленно продвигался среди нагромождения щитов. Машины были уже прижаты друг к другу, но их прибывало все больше. Угадывались злые взгляды за дымчатыми ветровыми стеклами, руки душителей, сжимающие руль или переключатель скоростей. Буфера, как челюсти акул. Но главное, вблизи этих супермаркетов копошились уставшие тени, которые подталкивали тележки, нагруженные товарами, или слонялись под объективом камер, под присмотром охранников и их собак среди картинок ужасающего счастья.
Воллару удалось избавиться от своей машины, и он бродил теперь по торговому центру. Наблюдал за ритуалом закупок, руками, перебирающими продукты, стремящимися ухватить, набрать побольше, прежде чем сунуть в щелки банковские карты.
Однако, рассматривая каждую молодую женщину, одетую в блузку яркого цвета, Воллар не мог удержаться от чтения ярких реклам, не прослушивать внимательно рекомендации из громкоговорителей. Он поневоле прочитывал огромные слова, светящиеся на плакатах или свисающие с потолков.
Он обнаружил столько нелепых объявлений, что даже забыл, зачем пришел сюда, что его задача — найти мадам Бланшо. Воллар, конечно, искал ее, но его тормозило это наивное и дикое чтение; хотя он приехал с замутненным сознанием и тяжелым сердцем, но все же позволил увлечь себя этим неожиданным, но вполне допустимым легкомыслием. Он даже наслаждался тем, что все эти рекламные призывы забивают ему глаза и голову. И чем дольше бродил среди покупателей, тем отчетливее ощущал, что какое-то странное умиротворение охватывает его. Как будто переместился на другую сторону полного разочарования, за стену тревоги. Обрел успокоение, безграничный, многокрасочный покой.
Разумеется, Воллар искал Терезу Бланшо, но вдруг возникло ощущение, что он плывет, приятно погружается в некое ничто. Парадоксальное, наконец-то видимое и реализовавшееся ничто. Совершенное ничто! Чистое ничто. Легкое ничто. Ничто без историй и осложнений. Видимые знаки того, что не требует ничего другого, помимо восприятия.
Когда тележка, переполненная продуктами и подталкиваемая покупателем, ударяла его по щиколоткам или бедру, он не испытывал никакого гнева, напротив, жестом давал понять, что все хорошо, это не имеет никакого значения и он сожалеет, что немного помешал ровному продвижению вещей и людей.
В то же время Воллар отчетливо понимал, что важно планомерно исполнять задуманное, найти эту Бланшо как можно скорее. Он расскажет ей о Еве, девочке в дебрях тишины, которая чахла, умирала там, наверху, в Обители. Властный голос нашептывал ему: «Надо найти мать девочки», но этот разумный голос не доставлял удовольствия, которое он испытывал, разгуливая между словами и вещами. Этот голос был так же бесполезен, как тот, что долго шептал на ухо Терезе Бланшо: «На этот раз ты должна появиться вовремя к моменту ухода из школы!» или же: «Ева — твоя дочь, и ты должна вести себя как настоящая мать!»
