«Слава Господу Распятому, нет! Что за глупость?! Ведь я не пью виноградную водку».
«Ты, Пиноккио, груб и неразвит! Плохо и крайне мало учился в школе, – задумчиво проговорил Джеппетто, делая попытку встать с постели. – Но я уверен, жизнь еще вправит мозги в твою сосновую голову. Однако вернемся к сути. Где деньги, которые мне передал добрый хозяин тетра кукол, господин Маджофоко?»
«Флоренция, ты ирис нежный, – проговорил Пиноккио и, болтая в воздухе ногами, принялся сквозь дырявую крышу изучать синие облака. – Могу ответить на твой вопрос своим. Вот таким, например: по ком томился я один любовью длинной, безнадежной весь день в пыли твоих Кашин?
Слышал, люди с похмелья испытывают ужасные мучения. Их терзает совесть. Что может быть лучше, чем подарить человеку оставление всех его грехов прямо с утра, в момент наивысшего пика страданий? Ответь, Джеппетто. Молчишь?! Я понимаю! Ты бы хотел купить на эти сорок чентизимо виноградной водки, выпить ее всю, а потом говорить со сверчком, плача и стеная. Но я принес тебе лучшую жизнь. Так получай ее, папа!» – Пиноккио протянул Джеппетто индульгенцию, свернутую в трубочку.
«Ты маленький деревянный уродец, – грустно проговорил Джеппетто, – где ты купил эту гребаную бумажку?» – «На Пьянца Санта Тринита, – сказал Пиноккио. – Как раз напротив металлургического завода. Но если захочешь вернуть ее за те же деньги, боюсь, у тебя ничего не выйдет. История, которую я бежал тебе рассказать, как раз и сводилась к тому, что этот монашек на площади – как бы не совсем монашек».
«Он был пьян?! Приставал к тебе?!» – «Отец, кто может соблазниться твоим сыном?! Увы, я деревянный». – «Что ты об этом знаешь? – Джеппетто проницательно вгляделся в глаза куклы. – Что он с тобой сделал? Молчишь? Видно, следует поговорить с этим монахом по душам! Сейчас не те времена, чтобы отбирать у маленького мальчика деньги! В этой стране еще есть закон, и мы встанем под его защиту!»
«Да ничего он не отбирал, – проговорил Пиноккио, не без некоторой брезгливости разглядывая неуверенные, но при этом экзальтированные жесты отца. – Я купил тебе отпущение грехов вполне добровольно. Ты безгрешен, папа. Хотя это был и не монашек, а некая сущность, у которой из-под сутаны упал прешикарнейший хвост».
Мальчик помолчал, обдумывая некоторую мысль.
«А скажи, Джеппетто, правду говорят, что моим настоящим отцом является некто мастер Вишня, бывший майор, железнодорожник, артиллерист ее величества, а вовсе не ты? И вот что еще меня волнует. Кто в таком случае был матерью? Ведь не может быть, чтобы я родился без участия второго человека, женщины или, на худой конец, мужчины?! Говорят, участие второго – вещь в рождении непременная. Кое-кто намекнул мне, что вторым человеком в моем случае был именно мужчина. Хотелось бы, видишь ли, знать, что все это значит и сколько во всем этом правды».
«Кто тебе это сказал?! – Джеппетто всплеснул руками. – Вероятно, враг рода человеческого? Продавец пиявок и меланхолии? Что за чушь! Я и есть тот самый мастер Вишня! Я мастер Вишня, Вишня Сергей Павлович, отставной парус-майор, человек-артиллерист, человек с огромным стажем, а ныне заместитель начальника депо. Я твой отец! Я!»
Джеппетто закрыл лицо руками, собираясь с духом, медленно привстал, но тут же упал на койку. «Пиноккио, где ты? Мальчик мой! Я хотел рассказать тебе о втором человеке, твоей матери. Сынок?! Васенька! Петенька! Черт, как там тебя, сынок!
Что за черт», – Вишня утер обильно струящиеся по лицу слезы. В горле стоял ком. Руки дрожали. Сердце то поднималось к самому горлу, то опадало, как испуганное шумом пасхальное тесто. Посмотрел на часы, висящие над койкой. Печально выматерился. Побежал в ванную, принял ледяной душ, напился из-под крана, оделся, дрожащими руками повязывая старый примятый галстук.
Старательно обрызгал себя одеколоном. Выскочил на окружную, но рабочий автобус уже ушел. Стояла густая апрельская оттепель. Накрапывал мелкий серый дождик. Под ногами хлюпала мокрая синева, густо сдобренная грязью и отражениями быстро бегущих по небу облаков. Высотные дома спального микрорайона таращились темными окнами прямо в душу, мерцали в вышине, раскачивались, хлопали створами окон и аккордеонами этажей и как-то по-особому мягко разъедали ее. Будто аквариумные рыбки – мякиш хлеба, случайно попавший в воду.
Дрожащими руками Сергей Павлович набрал по карманам немного денег и кинулся к таксистам. Те, сообразив что к чему, запросили вдвое. Пришлось соглашаться. До начала смены оставалось всего полчаса. А мастер Вишня никогда не опаздывал на работу.
* * *
В кафе становилось людно, но это не мешало разговору. Лиза говорила-говорила, затем задумалась, подперев рукой щеку. Потом махнула рукой. «В общем, эпоха Возрождения, кстати продолжающаяся и поныне, – настоящее испытание для человечества». – «А как же взлет духа, – поинтересовался Иван, – чинквеченто, кватроченто и тому подобное?»
«А ты, я смотрю, образованный. Но дело в том, что все восторги в духе Джованни Пако делла Мирандола или, говоря яснее, в духе парламентского большинства Совета Европы – не что иное, как упоение падением! Причем жалкое, педерастическое, – Лиза быстро хлопнула рюмку водки и запила минералкой, – воспаленное и лихорадочное. Вот знаешь, как что?»
«Не знаю, – честно ответил Левкин. – Как будто душу уже продали, а вырученное бабло промотать еще не успели!» Лиза Петровна неприятно засмеялась. «Вся Европа бухает, безудержно совокупляется, болеет синдромом иммунодефицита. Смешно, они всегда удивлялись эпидемиям чумы. Поразительно, что они вообще все не вымерли, вплоть до Декарта и Канта.
В городах хотя бы кто-то науками занимается, читает манускрипты, смотрит на звезды, ищет бозон Хиггса. Библию почитывает тайком, ведь нынче это дело считается постыдным, чем-то вроде опасной болезни. Кто-то режет мертвецов в поисках философского камня, изучает теорию множественной вселенной и Коран. Имеет возможность утром съесть круассан с горячим кофе и пойти к причастию. Вообще как-то с совестью своей потолковать между делом.
Но что сказать о деревнях? О глухих, понимаешь, европейских хуторах! Там всегда бес сидел на бесе и бесом погонял! Пушкина бы туда, – неожиданно добавила она с каким-то сожалением. – Пусть бы посмотрел, что есть бес и легко ль его обмануть. А то, понимаешь, сказочки он писал, писатель! В общем, скажу тебе, в Средние века нечисти там было столько, что запуганный плебс крошил топорами, топил, сжигал и четвертовал кого следует и кого отнюдь. Чинил самосуд. Если хотите, молодой человек, центральной задачей инквизиции было прекратить неконтролируемые убийства и наладить контролируемые, что и было достигнуто в кратчайшие сроки.
А в общем, – внезапно заключила Лиза Петровна, – я смотрю, тебе просто податься некуда, товарищ?» Иван Павлович осторожно кивнул. «А деньги имеются?» – «Вот», – Левкин охотно протянул бумажник Лизе. Она, прищурившись, заглянула внутрь. «Негусто, – вынесла вердикт, – но на месяцок комнату сдать могу. Устроит?»
Новый редактор «Звезды металлурга» несказанно оживился. Это такая удача! «Я был бы премного благодарен! Иван! Иван Левкин. Если б вы знали, как мне нужно сейчас простое жилище! Знакомое, узнаваемое, существующее, имеющее место быть». Он попытался что-то еще сказать, но, почувствовав на глазах слезы, одумался, обмяк и затих.
