Время великих войн прошло. И доблестные мужи остались не у дел. Ржавеют их доспехи и тупятся мечи. Из стрел сложены их костры. Боевые знамена выцвели и изъедены молью.
Поэтому мрачны мои воины. Их душа — меч, а ремесло — война. И не осталось им места в этом мире.
Так ответил Танцующему седой воин и опустил голову.
И тогда вышел Танцующий на площадь перед шатром вождя и остановился у самого большого костра.
И начал Танцующий свой танец о втором превращении духа, когда дух охотника становится духом воина.
О духе воина
Братья мои по духу! Нет среди вас изнеженных душой и ленивых сердцем. Поэтому прост и прям будет танец мой. Так подобает общаться между собой воинам — не подслащивая и не припудривая слова свои. Прямыми должны быть они, как копье. И отточенными, как лезвие меча. Колоть и резать должны они без жалости, ибо какой воин мечтает о пощаде?! А настоящая истина не щадит даже саму себя. И уж тем более не знает она сострадания к тем, кто поднял перед ней забрало.
Братья мои! Многих из вас знал я прежде — тех, кто встал на путь свободы и взял в руки охотничий лук. Теперь мечи вижу я в этих руках. И радостью наполняет это мое сердце.
Но вижу я и боль в глазах ваших. И скорблю вместе с вами.
Прошли вы по пути охотника. Сам дух ваш стал охотником. Истребил он, изловил и посадил на цепь, освежевал и разделал все низкое в сердцах ваших.
И теперь в растерянности он. Поля и леса очищены от ядовитых гадов и мерзких чудовищ. Новую добычу ищет он и не может найти. «Ты должен» — слышит ваш дух. Но долг ваш выполнен. И пустыню видите вы вокруг.
Так учит Танцующий: стань господином в своей пустыне! И стань господином самому себе!
Долго жили вы, подчиняясь словам «ты должен», и охотно обрекали себя на самые тяжелые испытания, чтобы познать самые тайные закоулки своей души и своей совести.
Но теперь должны вы завоевать свободу даже перед своим долгом.
«Я хочу» — говорит воин. И с мечом в руке отстаивает свою свободу говорить: «Я хочу».
Бросает вызов воин всем ценностям и добродетелям, созданным другими до него. Что ему чужие ценности и чужие законы!
Его закон — «я хочу». У него одна ценность — абсолютная свобода.
Встретишь бога — срази бога. Встретишь героя — срази героя. Встретишь пророка — срази пророка.
Так учит Танцующий.
Ибо воин сам себе и бог, и герой, и пророк.
Зачем ему чужие боги, герои и пророки? Диктуют они свою волю, требуют повиновения и преклонения.
Но воин признает только свою волю. Поэтому сам себе он и бог, и герой, и пророк.
«Все должно быть заново оценено» — говорит себе воин и берет в руки весы, чтобы взвесить заново все, чем дорожил раньше.
«Все должно быть заново создано» — говорит себе воин и возводит собственный храм.
Жесток и труден этот путь — путь воина.
Но другого пути к свободе нет. Так учу я, Танцующий.
Будьте тверды сердцем, братья мои по оружию.
И пусть не дрогнет рука ваша. Ибо смертельную битву ведет воин. И главный враг его — огромный спрут с тысячами щупалец. Щупальца эти — законы и добродетели, которые создавались веками. И на каждом щупальце выжжено: «Так должно поступать».
Будьте тверды духом, братья мои по оружию. Станьте господином в своей пустыне и хозяином самого себя.
Но помнить должны вы: охотник — начало пути, воин — мост между охотником и пророком.
Ибо свободу завоевывает себе воин лишь для того, чтобы создать новые ценности. И выбить их на скрижалях.
Целью каждой войны является разрушение. Но целью вашего разрушения да будет созидание нового…
Так танцевал Танцующий на площади перед шатром вождя. И отблески походных костров ложились на суровые лица воинов.
Ночь длилась бесконечно. Несколько раз я отрывался от рукописи и видел за окном лишь непроглядную темноту. Мир снова исчез. Но сейчас меня это мало заботило. Все равно мне не было в нем места… Вернее, этому миру не было места во мне.
Я поймал себя на мысли, что теперь мне совершенно безразлично, как все повернется дальше. Вдруг, в маленьком неуютном номере дешевого отеля, в городке, полном бездомных собак и таких же диких индейцев, я понял, что вся моя прошлая жизнь не стоит того, чтобы о ней жалеть. Так же, как не стоит жалости моя будущая жизнь, если я не найду в себе силы что-то изменить в себе самом.
Все мои победы и поражения, взлеты и падения, находки и потери — все это лишь пустые игры. Которые ничего не значат в этом мире.
Этот пророк в чем-то прав: если ты прожил жизнь по чужим законам и правилам, стремился к чужим ценностям, верил чужим пророчествам, считай, что и не жил вовсе. Тогда, в самом начале всей этой истории, сидя на берегу океана, я думал о том, что каждый год моей жизни похож на испорченный лист бумаги. Так оно и есть. Потому что писал на этих листках не я, а кто-то другой. Или я, но под диктовку… И единственным оправданием было — «большинство людей так живет». Я так и не сделал шаг в сторону. Даже здесь, в этом городе, я не смог пойти до конца. Захотел сбежать. Только для того, чтобы дальше спокойно пасти своих верблюдов… Меня затошнило при одной мысли о моем малодушии. Предать все хорошее, что было у нас с другом, ради собственного спокойствия и благополучия… Предать самого себя, поддавшись страху потерять свою уютную никчемную жизнь…
Я подумал, что самым честным сейчас было бы надеть себе на шею петлю.
Что-то надломилось во мне сегодня. А может, ушло, чтобы дать возможность вырасти на этом месте чему-то новому. Не знаю… И уже вряд ли узнаю когда-нибудь.
Но теперь все казалось неважным. Кроме одного…
* * *
Бутылка опустела. Глаза устали и болели. Я отложил рукопись и поднялся. По-прежнему было темно. Но я знал, что ночь накрыла только этот город.
Я вышел из номера и спустился по лестнице в холл. Хозяин сидел за стойкой и при тусклом свете лампы читал газету. Или делал вид, что читает. Моему появлению он не удивился.
— Не спится? — спросил он.
— Перестаньте валять дурака.
— Ладно. Зачем вы пришли?
— Здесь есть телефон? Мне нужно позвонить.
Несколько секунд он смотрел на меня, размышляя о чем-то, потом наклонился и достал из-под стойки старый телефонный аппарат. Черный, блестящий, с тяжелой трубкой и пожелтевшим диском…
Я приложил трубку к уху и услышал длинный гудок — телефон работал. На всякий случай я спросил:
— Я на самом деле могу позвонить? Больше не будет номеров, как с планом города?
— Звоните.
Ему, похоже, вовсе не было стыдно.
