Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
На вечно затюканных мусульманок «в родных краях» мы не то что взглянуть, даже поговорить с ними боялись. Был случай в ногайских степях: отец со взрослыми сыновьями избил свою семнадцатилетнюю дочь до полусмерти только за то, что та просто сфотографировалась с нашим омоновцем. Как они про это узнали, про то неведомо: вполне может статься, что она сама им и поведала в порыве глубокого мусульманского раскаяния. Ведь если парень дотронулся до руки девушки, он уже обязан взять ее в жены. А в данном случае вопиющий факт разврата – фотоснимок! Девке повезло: на фотке между бойцом и красавицей существовал промежуток в разумных пионерских пределах; только благодаря этому ей и оставили надежду дожить свой век и возможность помереть естественной смертью.
А в предгорьях Ингушетии молодая женщина была жестоко убита друзьями мужа, прилюдно обвинившего ее в измене: просто толпа молодых людей запинала ее и напоследок хладнокровно размозжила голову жещины шлакоблоком. Да, это происходит в наши дни. И ни одного слова неправды в этом нет.
Женщины в этих родовых обществах часто выдаются замуж по решению родителей в возрасте пятнадцати лет. О любви чаще всего речь не идет. Вся тяжелая работа в хозяйстве на ее плечах: уборка двора, стирка, заготовка дров, приготовление пищи, уход за детьми, скотом и многое-многое другое. Из-за изнурительных работ от зари до зари в молодом возрасте они выглядят довольно жухло. Какой‑либо надежды на лучшее существование не имеется. Это безропотное создание, жена, не имеет права даже что‑либо сказать, пока муж прямо не спросит ее о чем‑либо. Даже просто поздороваться с ней нельзя: не принято. За любую провинность следует наказание. Если муж решит развестись, он в присутствии троих свидетелей просто говорит примерно такое: «Я развожусь с этой женщиной, теперь она мне не жена». Все, формальность соблюдена, муж остается чистым, женщина же – запятнанной несмываемым пятном позора. Часто таким «черным вдовам» после промывки мозгов предлагают смыть позор и умереть за веру, надев пояс шахидки…
Во Владикавказе же явно чувствовалась уже подзабытая нами цивилизация и мирная жизнь. В эту жизнь мы со своим одичавшим видом совершенно не вписывались. Как ни странно, никакого удивления у встречавшихся на нашем пути людей по этому поводу мы не вызывали, какое‑то равнодушие. Будучи в Дагестане – в частности в Кизляре или Хасавюрте, – явно была заметна доброжелательность к человеку в форме. А здесь – равнодушие. После бесланских событий к военному человеку здесь стали относиться по‑другому – с пониманием и уважением, но это стало гораздо позже.
Изредка нам попадались такие же щетинистые и подпаленные военно-полевыми условиями вооруженные группы людей. Глаз безошибочно определяет, что они, так же как и мы, находятся здесь временно, по каким‑то своим делам. Вот в Кизляре – это да, там подобных в то время кишмя кишело.
Первым делом направились искать кафешку. Истосковавшиеся по нормальной пище желудки надеялись принять что‑нибудь одомашненное. Добрые люди подсказали дорогу на Центральный рынок.
На огромном шумном рынке людей тьма-тьмущая. Поняв, что нам и за день его не обойти, мы свернули в первую же попавшуюся кафешку и расположились там. Не могу написать слово «кафе», именно «кафешка»: многие семьи, чтобы выжить, содержат такие маленькие и довольно уютные заведения. Нередко кафешки занимают даже бо`льшую часть дома. Иной раз проходишь по улице мимо какого‑нибудь здания, над дверью висит вывеска «Кафе «С Громким Названием», рядом раскрытое окно, на широком подоконнике женщины усердно месят тесто и разносится благоухание аппетитных ароматов. В баре колонки магнитолы проигрывают благозвучную осетинскую мелодию; небольшой зал, примерно на четыре-пять столиков, на стенах светятся бра и висят картины. В общем – уют и благодать.
Спросив разрешения, сдвинули вместе два стола, заказали хинкал побольше ну и всего остального, что полагается к обеду. «Всего остального» на месте, к сожалению, не оказалось, но, чтобы не терять клиентов, хозяйка заведения быстренько сбегала к соседям, закупила, что нужно, и вернулась.
Хинкал мы, вероятно, заказали многовато, потому что на центр стола была выставлена посудина, напоминающая небольшой эмалированный тазик, с горкой этого самого кушанья. Надо сказать, что осетинский хинкал по форме напоминает русские пельмени, только размером разов в пять поболее, подается с острыми приправами и соусами – вкусно.
И только мы разлили аперитив и уже было раскрыли рты, как в кафешку вошли две приятные особы женского пола, лет за тридцать. Обе были в общевойсковой, притертой по фигуре, камуфляжной форме. Не щетинистые, но подпаленные. На ногах у них были одеты обыкновенные высокие шнурованные солдатские ботинки – это у меня вызвало удивление, поскольку даже в грозненском медсанбате я обычно видел боевых медработников, шагающих невпопад в модных лакированных туфельках на высоких каблуках в последних рядах солдатского строя, и, признаться, не идет им эта деталь гардероба в сочетании с военной формой. А в данном случае – две красивые, ладно сложенные девахи, любо-дорого и есть на что посмотреть. Даже где‑то внутри затеплилась кое‑какая надежда на позитивный исход нашего случайного знакомства.
С ходу, пока остальные ребятишки не начали хамить, я с ними вежливо поздоровался и пригласил к нашему столу. Приглашение было принято без какого‑либо манерничанья, с достоинством. Ребятки, внимательно разглядев женщин, рты позакрывали и от затеи отпускать в их адрес сальные шутки вроде бы отказались. После знакомства и «за знакомство» стали культурно кушать и беседовать. Одну звали Надежда, другую, кажется, Мария.
На Надежду я сразу же положил глаз: глаза у нее, помню, были красивые, но какие‑то утомленно-усталые. Высокая шатенка, никаких украшений в виде сережек или колец, разве что на тонком запястье кажущиеся огромными командирские часы на широком кожаном ремешке. «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:22–24), – с этим утверждением я полностью согласен и придерживаюсь: семья, дети, внуки, прочее. Но бывает, каюсь: несмотря на то что седину в бороде регулярно выщипываю, бес, будь он неладен, все ж таки иной раз норовит проникнуть в щель между ребрами; хорошо, не в другое место. Иногда ему это удается… в смысле – в ребра.
Но не будем о грустном, не будем о плотском. Будем о более высоком: о платонической любви, то есть о том, как и с какой стороны на это дело посмотреть. Женщины делятся на две категории – цветные и черно-белые. Цветные – это те, мимо которых просто так не пройдешь: обязательно обернешься вслед, да еще и заговорить с такой побоишься; а черно-белых, при всех их достоинствах, – пройдешь и не заметишь.
К примеру: идет женщина, одета неброско, но со вкусом, походочка – в жар бросает, и вдруг: «Ах!» Туфелька накренилась, ножку чуть не подвернула; подогнула эту самую ножку, согнув ее спереди, стоит изящно на одной; сняла туфельку и, никого вокруг не замечая, поправила что‑то в ней, затем выгнула ножку уже в другую сторону, надела каким‑то образом – не поймешь, то ли со стороны спины, то ли как‑то сбоку, и дальше шагает-цокает. Полагаете – все мужики бросились ей на помощь, пока она на одной ножке балансировала? Не тут‑то было! Рады бы, да ведь страшно, боязно: красивая потому что – а ну как пошлет куда?
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
