— Вот спасибочки, хлопче, — обрадовался военфельдшер и, зацепив своими заскорузлыми пальцами потомственного украинского хлебороба сразу две папиросины, переместился в тамбур — покурить.
Разговор со старшиной отогнал сон и переключил мои размышления на попутчиков — соседей по вагону: «Лежат и храпят после победных тостов за взятие Берлина, а ведь, пожалуй, сбудется тост: эти русские мужики не только всю Германию с ее столицей завоюют, да еще по всей Европе прогуляются, аж до Ла-Манша! Только дальше-то что? Пожалуйте, герои-победители, освободители Европы, снова в стойло! Снова в колхозы-совхозы за палочки-трудодни да переходящие вымпелы вкалывать, нажив к старости телогрейку и пару кирзовых сапог, да еще кучу болячек в придачу! Зато на почетном месте в красном углу полуразвалившейся избы — непременная грамота с профилем „Самого“ за доблестный труд! Эх!.. Злой я стал какой-то… А наверное, мог быть „как все“: в первых рядах на демонстрациях и собраниях „партейных“ драл бы глотку „за светлое будущее всего человечества“, кто знает?»
С этими сумбурными мыслями я незаметно заснул под стук вагонных колес и богатырский храп молодых лейтенантов…
Разбудил меня все тот же неугомонный хохол Наливайко — энергично тряс за плечо и веселым голосом (обычно наутро после попойки, как известно, настроение у большинства далеко не радостное) громко напевал:
— Вставай-подымайся, рабочий народ!
Причину его веселости я сразу понял — в бутыли на столе еще оставался самогон и старшина уже успел, как говорится, «поправить здоровье». Я быстро намотал портянки, обул сапоги и встал на ноги, потом подошел к окну и выглянул наружу — вагон стоял. На улице еще было темно, наручные часы показывали половину седьмого утра.
— Приехали! Загнали на запасной путь, но до вокзала тут рукой подать! — пояснил капитан, который уже успел одеться и сидел у стола. — Давай, ребятки, шевелись! — приказал он лейтенантам Игорю и Саше, которые как раз натягивали сапоги. — Через час мы должны быть в части — там и позавтракаем!
Опохмеляться я не стал, оба лейтенанта тоже отказались, а капитан выпил сто грамм на пару с военфельдшером. Потом мои новые знакомые надели шинели, попрощались со мной и старшиной за руку и быстро удалились: они явно спешили. В вагоне остались я и Наливайко, но мне тоже надо было двигать дальше — теперь не по глухому лесному массиву, а по городу Смоленску (что было намного опаснее). Только сначала следовало слегка привести себя в порядок и проделать без свидетелей одну нехитрую операцию.
— Старшина, я тут наведу небольшой марафет: побреюсь и все такое… Ты не против?
— Да ты чего, Николай, какой базар! Действуй, сейчас и чайку поставим!
Я проделал утренний туалет, а когда Наливайко отлучился куда-то по своим делам минут на пятнадцать, быстро закрыл дверь вагона специальным ключом. Затем я снял с левой ноги сапог и изнутри, из-под кожи, подшитой к яловому голенищу, достал заложенные туда запасные бланки, которыми меня снабдили в абвере. В связи с изменившейся обстановкой и всем течением операции надлежало поменять «легенду»: «превратиться» в офицера-отпускника, направляющегося домой после контузии и излечения в госпитале. Из сапога я извлек два нужных мне бланка — полностью заполненных, со всеми печатями и штампами воинской части: справку из госпиталя и отпускной билет. Все, теперь можно было покидать этот гостеприимный санитарный вагон и пробираться на явочную квартиру на окраине Смоленска.
Со старшиной Наливайко, который вскоре возвратился, мы попили жидкий чаек и перекусили чем бог послал — потом распрощались. Мне не доводилось бывать в Смоленске, тем не менее я неплохо представлял план города и примерное расположение той улицы, куда сейчас направлялся. Готовясь к заброске во главе абвергруппы в районе Смоленска, я просмотрел имеющиеся у немцев материалы: планы, карты, схемы-путеводители по области и городу. К тому же подробно побеседовал с одним из курсантов разведшколы, который до войны жил в Смоленске и прекрасно знал как город с окрестностями, так и область. Мне даже удалось переговорить с одним из агентов, побывавшим здесь месяц назад, — так что я шел по нужному маршруту достаточно уверенно: быстро пересек запасные железнодорожные пути, куда загнали наш санитарный вагон, и оставил чуть в стороне центральный городской вокзал, Смоленск-1.
Первым делом я направлялся в военную комендатуру — как положено, встать на воинский учет и получить необходимые отметки в документах. Стояло хмурое осеннее утро, моросил мелкий противный дождь, и я накинул поверх шинели плащ-палатку, набросив на фуражку капюшон. Уже рассвело, но народу мне встречалось немного, и в большинстве это были военнослужащие — видимо, сказывалась близость железнодорожного вокзала. Война не пощадила Смоленск: город был сильно разрушен бомбежками, артобстрелами и немецкими подрывниками при их отступлении год назад. Я «проголосовал» и остановил попутную машину, грузовой «Студебеккер», на котором минут через тридцать добрался в другой район города. Здесь, в районной комендатуре, пожилой помощник военного коменданта в звании майора сначала придирчиво проверил мои документы, потом внимательно посмотрел на меня. Сняв намокшую плащ-палатку, я предстал перед ним во «всей красе»: ремень с портупеей поверх шинели затянут строго по уставу, фуражка «сидит» ровно, сапоги чисты, даже подворотничок подшил свежий — в вагоне у Наливайко. К тому же был застегнут на все пуговицы и гладко выбрит — аккуратисты-строевики из комендатур таких любят, я это знал и старался соответствовать. Майор остался доволен как моим внешним видом, так и документами, только спросил:
— Надолго к нам?
— Никак нет, товарищ майор! Следую в отпуск к матери, в Подмосковье — согласно проездным документам. Сюда заскочил по пути, по просьбе друга-фронтовика: просил разыскать его семью, она у него здесь в оккупации оставалась, и с тех пор, с самого освобождения, ни одного ответа на все его письма. Думаю, задержусь на три-четыре дня, не больше.
— Ну, добро, старлей, и — счастливого тебе пути!
С этими словами майор проставил необходимые отметки военной комендатуры в моих бумагах, после чего я благополучно отбыл дальше. Нужная мне улица, судя по плану города, располагалась неподалеку, через сорок минут быстрой ходьбы я действительно оказался на месте. План меня не обманул: я вышел точно на Деповскую улицу, вернее, улочку, ибо была она маленькая и неказистая. Один раз меня остановил для проверки документов военный патруль, но отметка местной комендатуры (как я и рассчитывал) оказала свое магическое действие — без лишних расспросов меня отпустили. Деповская — неасфальтированная, деревенская с виду улица состояла из деревянных домишек частного сектора и выглядела совсем не по-городскому, зато располагалась на высоком месте — вид отсюда открывался изумительный. Далеко внизу виднелась голубая лента Днепра, а на другом его берегу взору открывался архитектурный ансамбль Соборной горы — Успенский собор и его знаменитая колокольня. Было безлюдно, и я, сняв фуражку, незаметно перекрестился на собор: «Господи, благослови!» Конечно, я не мог себе позволить даже маленький крестик на шее — ведь по документам я коммунист! Но помолиться про себя никто не мог мне запретить, что я и сделал, прочитав одними губами «Отче наш…».
