И в ту субботу вечером, когда мы с нею встретились в «Рексе», как у нас было заведено, там играли «Маскарад окончен», когда она вошла с улицы вместе с Бесси — несказанно красивая, как никогда раньше, с капельками росы на черных волосах, словно в глазах звездочки, и милый смех ее лучезарно сверкал розовым, хохотки позвякивали один за другим — Ей снова было хорошо, она опять навсегда красивая и недостижимая — будто темная роза.
Пальто ее пахло зимой и радостью у меня в руках. Ее кокетливые взглядики повсюду — импульсивные маленькие взоры на меня, чтобы посмеяться, что-то заметить, покритиковать или поправить мне галстук. Неожиданно обхватывает руками мою шею, притягивается глазами близко к моему лицу, своим лицом, схваченная будто рыданьем, сжимает меня, молит о признании в любви, жадно владеет и обладает мною, шепчет мне на ухо — Холодные извивающиеся нервные руки в моих ладонях, внезапная хватка и страх, безбрежная печаль вокруг нее, как крылья — «Бедная Мэгги!» — подумал я — толком и не зная, что сказать — а сказать-то и нечего — а если б и сказал — слова пали бы странным мокрым деревом изо рта — точно узор черных вен в земле, где похоронен ее дядюшка и все остальные дядюшки — не-сказуемое — не-присвояемое — расколотое.
Бок о бок с нею мы пялились на танец, оба — онемев и потемнев. Взрослая любовь, раздираемая среди едва повзрослевших ребер.
25
Мэгги у реки — «Бедненький Джек», — иногда смеется она и гладит меня по шее, заглядывает поглубже в мои глаза густо и уютно — голос ее в смехе чувственно надламывается, низкий — зубы ее как жемчужинки в этих алых створках ее губ, богатых алых вратах летнего плодородия, шрам апреля —
— Бедненький Джек, — и вот улыбка тускнеет в ямочках, только свет ее еще поблескивает в глазах, — мне кажется, ты сам не понимаешь, что делаешь.
— Меня бы это не уд-дивило —
— А если б знал, тебя бы здесь не было.
— А я что говорил?
— Нет — та-ак ты не говорил, — пьяно закатывает глаза, пьяня меня, проводя холодной ладошкой мне по щеке неожиданной лаской, столь нежной, что и ветры мая бы поняли, а ветры марта замирают и ждут, и успокаивающее «а-а» в ее губах каким-то немым легким дуновением отправляет мне одно слово, вроде «тебя-а» —
Глаза мои, глядя, падают прямо в ее глаза — мне хотелось, чтоб она увидела окна моей тайны. Она ее приняла — она ее не приняла — она еще не решила — она молода — осторожна — ее настроения переменчивы — ей хотелось дотянуться во мне до чего-то, и она пока не дотянулась — и, быть может, ей этого хватает, просто знать — «Джек — балбесина».
— Я б никогда с ним не связывалась — Он никогда не станет таким работящим, как мы видим, как остальные мужики, как Па, как Рой — он не наш — Странный. Эй, Бесси, а ты не думаешь, что Джек какой-то странный?
Бесси:
— Н-не-а?? — Мне откуда знать?
— Ну, — Мэгги хмыкает себе под нос, — я не знаю, должна признаться. — И манерно этак, чашкам: — Я в са-амом дел-ле не зна-а-йу. — По радио крутят пластинки. Везде разбросаны подушки. Вот бы сачкануть в эту гостиную. Солнечные шторки — утро.
— Так ты помирилась с Джеком, а?
— Ага. — Густогорло, точно модистка, что старше подружки, как замечательные старухи из Сан-Франциско, из тусклых деревянных меблирашек, что сидят весь день со своими попугаями и старинными приятельницами и болтают о тех временах, когда им принадлежали все бордели на Гавайях, или жалуются на первых мужей.
— Ну да. Наверно, он меня будет презирать.
— Почему это?
— Фиг знает. Говорю же — он смешной такой.
— А-а, ты с ума сошла.
— Ну, нав-верно.
Если б я рассмеялся и швырнул ей в лицо свои зубы любви, широченную ухмылку радостного понимания и приятия, у нее бы шевельнулась лишь тень подозрения в моих мотивах — что только углублялась бы — всю ночь — до самых бездонных печалей тьмы — все мои темные прогулки обратно от ее дома — все наши недопонимания — все ее интриги, грезы — провалились бы — все бы пропало.
26
Приближался мой день рождения, но я не должен был о нем знать — все спланировала сестра: его предполагалось отмечать в маленьком домике на Потакетвилльском холме возле церкви, где жила ее подруга. От меня все следовало утаить. Покупались подарки — маленькое радио-«эмерсонетка», в то время такое благотворное, но позже ставшее маленьким радио-радиатором отцовских скучных нырков в дешевые отельчики в грядущие годы его бродячей работы — Бейсбольная перчатка, что должна была стать вехой и символом наступавшего бейсбольного сезона и всех нас, игроков, купленная мне на день рождения, вероятно, Кровгордом — галстуки — Сестра приглашала всех: — Мэгги, Кровгорда, Елозу, Иддиёта, нескольких своих приятелей, моих родителей, соседских девчонок, которых приведут с собой парни, — я не должен был обо всем этом знать, но знал. Мне сказал Кровгорд.
За одну ночь дружба наша углубилась невообразимо и сенсационно перед универмагом «Гигант», через дорогу от шелкопрядилен, канала, перед «Мальчишеским клубом», мы разговаривали там с самой тренировки, куда он иногда заглядывал посмотреть, как я бегаю, а теперь бесцельно шел со мной, чтобы не прерывать разговора, и пришел к компромиссному расколу: «Я пойду домой вон туда, а ты иди домой туда» — ужинать — Уже стемнело, зима холодная, фонари на улице яркие, как алмазы в холодных скрежевоющих ветрах, неприятно — Мы болтались на углу и просто разговаривали — Причем о Мэгги, бейсболе, обо всем — Чтобы согреться, мы вдруг пускались воображаемо пасовать друг другу с пяти футов, демонстрируя к тому же свои показные техники бросков и передач, ленивых замахов, бросок! —
— Игроки главной лиги всегда подбрасывают мяч легко, — говорил Чарли, — сходи в Фенуэй-парк, сам увидишь, как парни перед игрой просто легонько подают, и никто не бросает рывком, похоже, что совсем без усилий, но подавать они могут очень далеко с такой же легкостью, это после многих лет таких вот легких подач — Это значит, «Не выбрасывай вперед руку» —
— Чарли, тебе бы в главной лиге играть.
— Я и буду — надеюсь — хотелось бы то есть — Тэфф-то туда попадет — Тэфф точно попадет —
В их собственных историях Лоуэллской Предгорной школы Кровгорд и Тэффи Трумэн склоняли вместе головы над своими невообразимыми личностями и надеждой, амбициями, читали газеты друг у друга из-за плеча, неслись на матчи, старались успеть к началу радиопередач, знали самую личную невозможную потаенную отбойно-позерскую сердцевину друг друга, как свою собственную, или же шрамы своих же ран — Хладноветреными ночами бродили в куртках и трындели, как шотландцы в Эдинбурге Нового Света — Оба работали на железной дороге в Биллерике, отцы их — там же —
