День десятый
В автобусе Гродин — Боровиковка Павел Петрович спал как убитый. Он и эту ночь провел у моря, только на этот раз мысли его имели направление весьма четкое. Утром он уже знал, что надо делать, но нужны были новые факты. Иначе не складывалась система.
До автобусной станции его подвезла Кира. Седов чуть не проспал автобус, задремав под утро на лежаке. А проснувшись, бросился в отель, кое-как собрал вещи и выскочил из вестибюля в ту минуту, когда на стоянке за воротами «Зари коммунизма» парковала свой пикап его новая подруга.
— Все-таки я точно знаю, что есть тут у нас маньяк! — сообщила она, когда ее пикап выбрался на боровиковскую дорогу.
— Пока рано об этом говорить, — потирая глаза, осторожничал Паша. — Все еще очень неопределенно.
— Но ведь ты тоже в это веришь?
— Верить — неверное слово. — Паша вдруг заговорил афоризмами. — Я знаю, что уже три года в одно и то же время на этом побережье пропадают шестнадцатилетние девушки, которые внешне слегка похожи. Но этого слишком мало.
Кира пожала плечами:
— А я думаю, что достаточно! Надо же его искать, ловить, сажать. Он же через год еще кого-нибудь убьет!
Паша покачал головой.
— Не все так просто, — сказал он. — Не все так просто.
— А куда ты едешь? — спросила Кира.
— К отцу Роберта, в Гродин.
— Зачем?
— Люблю семейные истории…
Кира задумалась и снова стала похожа на умную белочку.
Гродин встретил его духотой, пылью и шумом, который типичен для всех городов в мире и объединяет гул моторов, шорох шин по асфальту, голоса людей… Паше вдруг показалось, что Гродин примерещился ему, задремавшему под шум прибоя на песке, состоящем из битых в крошку маленьких белых ракушек. Захотелось открыть глаза.
Аванес Давидович о смерти внучки уже был извещен. И об аресте Виктории — тоже. Пашу он принял без удивления, решив, что этот чуть усталый парень с обгоревшим носом выполняет какое-то поручение Роберта. И даже если вопросы гостя его удивили, он этого не показал.
Квартира Каспаряна-старшего была небольшой, уютной и чистенькой. Аванес Давидович, седой сухощавый старик, пригласил Седова в комнату, предложил абрикосовый компот, поставил на стол вазочку с печеньем.
— Я бы хотел поговорить с вами о вашей внучке, — сказал Паша, устраиваясь в глубоком клетчатом кресле с деревянными ручками. — Вы часто ее видели?
— Нет, — ответил хозяин почти равнодушно. — Редко я ее видел, очень редко. Вы не думайте, что я такой злой старикашка, но видеть ее мне не очень и хотелось. Если она приезжала с Робиком, то с порога начинала клянчить: игрушки, конфеты, деньги. И так все время, сколько я ее видел. Еще льстивая была… Плохо, что она погибла, ведь жизнь молодая, но я не тоскую за ней. Думаю только, что Робик как-то не так ее воспитывал…
— Баловал?
Аванес Давидович пожал сухонькими плечами:
— Вроде и не баловал, но все равно воспитывал абы как. Ей мать была нужна. Хотя… эта Лена… — Он махнул рукой.
— А вы как Роберта воспитывали? В строгости, наверное?
Старик чуть заметно улыбнулся:
— А Робика и воспитывать не надо было. Скажешь: учи уроки — он учит. Скажешь: не смей на велике по дороге гонять — он и не будет. Хороший мальчик. Всегда был хорошим.
— Но он с вами стал жить только с двенадцати лет?
— Это — да, — согласился Аванес Давидович. — Мы с женой развелись, когда ему года три было. Я очень жалел, что пришлось ей ребенка оставить. Но в те времена дети после развода всегда с матерями жили. Я думал, что ему с ней лучше будет.
— А на самом деле? — Чуткое ухо Павла Петровича уловило в последней фразе нотку сожаления, а может, и сарказма.
