— У меня нет и не может быть врагов, — ответил на это Иешуа. — Я люблю всех людей, и я никому не сделал зла.
— Заблуждаешься, у тебя есть множество врагов, и они сильны и могущественны. А твоя проповедь о едином вселюбящем Боге и о его царстве на земле — это ошибка, цена искупления которой — твоя жизнь.
— О нет, префект, это совсем не так! Нести людям истину не может быть ошибкой. Бог — един, и я лишь его посланник, призванный свидетельствовать об этом. Он — Отец Наш Небесный, и для него все дети равны и любимы.
— Я это уже слышал, не утомляй меня понапрасну. Впрочем, оставим богов в покое. Ответь мне прямо и сейчас: являешься ли ты потомком царя Давида и — смешно сказать — претендуешь ли ты на царство Иудейское?
Иешуа пожал плечами.
— Зачем мне все это? Да и какой из меня царь?
Лицо Пилата вдруг налилось кровью. Он в ярости вскочил с кресла и закричал:
— Нет, я не верю тебе! Ты все лжешь! Я знаю, что ты задумал! Ты хочешь сделать людей равными перед единым для всех Богом? И плебея, и торговца, и римского гражданина, и сенатора? Эллины, римляне, сирийцы, египтяне — все одинаковы перед ним? С иудеями с их Богом и Храмом и так сладу нет, день ото дня ждешь то волнений, то восстания, так ты и всех остальных толкаешь на такой же путь? Конечно, зачем тебе какое-то царство, если ты задумал усадить над всеми единого Бога, стать его наместником и получить сразу всю Вселенную? Хочешь стать царем царей? Разрушить империю? Свергнуть власть Рима? Как смеешь ты подвергать сомнению божественность кесаря, как смеешь ты оспаривать пантеон римских богов?
Я, префект Иудеи, Идумеи и Самарии, всадник Гай Понтий Пилат, заявляю тебе, что знаю только одного Бога и служу ему, — это император Тиберий, и другого Бога для народов империи нет, быть не может и никогда не будет!
— Ну что ж, каждый сам выбирает, кому служить и кому молиться, — с необыкновенным спокойствием в голосе произнес Иешуа. — И в чем моя вина? Я же говорю тебе — я только выполняю волю Всевышнего, и не в твоей власти изменить то, что им предначертано…
— Ты ошибаешься! — вновь вскричал Пилат. — Лишь воля Рима есть воля богов, и эта воля священна! Я не дам распять тебя, обвинить Рим в убийстве пророка из рода Давида и поднять восстание! Я спасу мир от твоего бессмертия!
— Но это ничего не даст и ничего не изменит. То, что должно, все равно свершится, и истина о едином вселюбящем Боге останется истиной, которая не зависит от твоей власти. Я не знаю, о каком восстании ты говоришь, — насилие чуждо мне, ибо я точно знаю, чтонельзя сделать свободной жизнь одного, лишив свободы и жизни другого.
Но Гай Понтий Пилат его уже не слышал. Он решительным жестом приказал страже увести арестанта, а сам отправился в зал суда. Там его ожидал первосвященник.
* * *
Иосиф бар Каифа, высокий, с длинной черной, тщательно расчесанной и завитой бородой, богато разодетый по случаю праздника в шелка и в мудреном головном уборе первосвященника, одиноко, опершись на посох, стоял в зале суда, когда туда вошел Понтий Пилат. Префект с трудом сдерживал свои чувства. Ему, наместнику Рима, хотелось не разговаривать вот так, запросто и на равных, с надоевшим ему служителем иудейского Бога, а судить его, сидя в кресле на возвышении, как это было только что с этим непонятным Иешуа из Назарета! Но до поры до времени он вынужден был мириться и с Каифой, и с его прислужниками.
Вслед за Пилатом в зал вошел и пристроился за своим столиком его верный секретарь Марк. Каифа обернулся на звук шагов и первым приветствовал префекта поклоном головы. Римскую власть он ненавидел, но уважал. Впрочем, иного выбора у него и не было.
— Мир тебе, Гай Понтий Пилат. Ты меня звал — я пришел, — сухо произнес Каифа. — Для меня это всегда честь и радость.
«Так я тебе и поверил», — подумал Пилат. Но вслух лишь ответил:
— И тебе желаю здравствовать, первосвященник Каифа. Тяжелый сегодня день.
Каифа и глазом не моргнул.
— Да, хамсин… Да и праздник требует внимания.
— Все ли спокойно в городе? Как встречает Пасху народ иудейский? — для видимости поинтересовался Пилат, жестом приглашая Каифу пройтись вдоль зала.
— Все хорошо, благодарю тебя, — осторожно ответил первосвященник. — Праздник — это всегда великая радость.
— А как чувствует себя уважаемый Ханан бар Шет?
Они остановились. Пилат знал, как задеть Каифу. Ханан бар Шет был тестем Каифы и занимал пост первосвященника до него. Многие в Ершалаиме говорили, что именно ему, а вовсе не Каифе по-прежнему принадлежит реальная духовная власть в Иудее. Он был главой влиятельного клана, и все его сыновья, как и теперь зять Иосиф, станут в свое время первосвященниками.
— В последнее время его здоровье несколько пошатнулось. — Каифа старался не показать своего раздражения, хотя у него это плохо получалось. — Но он бодр и шлет тебе свои приветствия.
Пилат вдруг решил перейти сразу к делу. Разводить длинные церемонии в такую жару ему было лень. Да и голова раскалывалась от ноющей боли в висках.
— Я позвал тебя, Каифа, чтобы обсудить одно весьма странное дело. Я тут сегодня разбирал обвинения против осужденного Малым синедрионом бродячего философа. — Он сделал паузу и нарочито демонстративно крикнул секретарю: — Марк, как его имя?
— Иешуа из Назарета Галилейского, — услужливо подсказал Марк.
— Да, этого самого, — продолжил Пилат. — Так вот, я решительно не понимаю: что мудрейшие и старейшие представители народа иудейского нашли крамольного в его проповедях и деяниях?
Каифа, очевидно, ожидал этого вопроса. Он посмотрел в глаза префекту и со всей возможной твердостью в голосе сказал:
— Мы требуем распять его.
«Требуем! — подумал Пилат. — Вот до чего доводит заигрывание с храмовыми служаками! Они теперь требуют».
— Но в чем его вина? — спросил он.
— Он покушался на закон иудейский, смущал умы людей в Храме, утверждал, что он — Сын Отца Небесного.
— Да он просто полоумный, этот Иешуа. Его, право же, не стоит распинать только за это. — Пилат подошел к своему креслу и уселся в него. Первосвященник остался стоять, словно подследственный, посреди зала. Это было унизительно, но Каифа стерпел.
— Мне жаль, Гай Понтий Пилат, но в этом наши мнения не совпадают, — холодно и даже с угрозой выговорил он.
И в этот момент Марк, писарь и секретарь суда, подал знак Пилату с просьбой разрешить ему подойти. Тот жестом велел Марку приблизиться.
— Простите, префект, что я вмешиваюсь. — Марк, согнувшись в почтительной позе, подошел к креслу, в котором сидел Гай Понтий Пилат, и тихо заговорил тому на ухо: — Я хотел бы вам кое-что предложить. Видите ли, у нас на утверждении есть еще один приговор — разбойнику и убийце по прозвищу Варавван. Имя этого разбойника — тоже Иешуа! Такое вот совпадение. Кроме того, его прозвище по-арамейски звучит как Бар-Абба — в буквальном переводе это означает не что иное, как «сын отца». Каифа обвиняет Иешуа из Назарета в том, что тот величает себя «Сыном Отца Небесного». Тогда спросите его, как будто бы в насмешку, согласен ли он, что вы утвердите приговор Иешуа, «сыну отца». И когда он ответит утвердительно, отдайте приказ распять Вараввана. И никто не посмеет сказать, что вы не выполнили требование закона. Тем более что по закону одного из них вы можете помиловать в честь праздника, если пожелаете. А с Иешуа из Назарета мы потом разберемся.
