Квитун улыбнулся своей свирепой сияющей улыбкой и пожал плечами.
— Ты прав. Не имеет значения.
Он отвел злобный взгляд от пирожника и обратил его на меня.
— Что заставило тебя пойти за мной? — поинтересовался он. — Я думал, мы расстались на дороге и все между нами кончено.
— И я так думал.
— Что же произошло?
— Я ошибся.
— Когда?
— Когда решил идти дальше без тебя. В этом… нет… никакого смысла.
— Я тронут.
— А по твоему тону не скажешь.
— Я разочаровал тебя. Бедный Джакабок. Ты уповал на великий миг воссоединения? Может, ты надеялся, что мы бросимся, рыдая, в объятия друг друга? И я скажу тебе все нежные слова, которые говорю тебе во сне?
— Что ты знаешь про мои сны?
— О, гораздо больше, чем ты предполагаешь.
«Он был в моих снах, — подумал я. — Он прочел книгу моих ночных дум».
Он даже вписывал туда себя, если это его забавляло. Может быть, это подстроил он сам — нашу странную свадьбу во сне. Может быть, это не мое противоестественное желание, а его.
В этой догадке заключалось странное успокоение. Если наша идиллическая свадьба придумана Квитуном, то я, возможно, надежнее защищен от его гнева, чем мне представлялось. Только влюбленный может вместить в себя ту радость, которая мне приснилась: деревья, окаймлявшие аллею к алтарю, пышно цвели, ветер колыхал благоухающие ветви, и в воздухе, подобно однокрылым бабочкам, кружился вихрь осыпающихся лепестков.
Надо напомнить Квитуну об этом видении, когда мы останемся вдвоем. Как бы он ни сопротивлялся, я вытащу его из убежища, где он маскируется и прячется; из того места, где он старался обрести власть надо мною.
Но пока у меня имелось другое неотложное дело: отвлечь моего недавнего приятеля от намерения испепелить меня прямо здесь и сейчас. Я не мог забыть, как он глядел на меня, лежавшего в грязной канаве. На его губах не было и тени улыбки, только четыре холодных слова.
— Червь, — сказал он, — приготовься к сожжению.
Не об этом ли он сейчас думал? Не разгоралось ли в его внутренней топке убийственное пламя, готовое извергнуться, как только Квитун решит, что время пришло?
— Ты, кажется, нервничаешь, мистер Б.
— Не нервничаю, просто удивлен.
— Что тебя удивляет?
— Ты. Здесь. Я не ожидал увидеть тебя так скоро.
— Тогда я опять спрошу тебя, зачем ты пошел за мной?
— Я не шел.
— Ты лжец. Закоренелый лжец. Ужасный лжец — Квитун покачал головой. — Похоже, ты безнадежен. Ничему не научился за годы?' Если не можешь нормально соврать, говори правду. — Он кивнул на пирожника — Или ты пытаешься сохранить достоинство ради этого недоумка?
— Он не недоумок. Он печет пироги.
— Ах да — Квитун засмеялся, искренне развеселившись. — Если он печет пироги, тебе точно не стоит раскрывать ему свои секреты.
— У него вкусные пироги, — сказал я.
— Наверное, раз он все распродал. Пора напечь новых.
В этот момент пирожник заговорил и, на беду, привлек к себе взгляд Квитуна.
— Я испеку пирогов для вас, — сказал он. — Я могу напечь пирогов с мясом, но все любят мои сладкие пироги. Особенно тот, что с медом и абрикосами.
— Но как же ты их печешь? — спросил Квитун.
Я знал этот певучий насмешливо-восхищенный тон, он был дурным признаком.
— Оставь его в покое, — попросил я Квитуна.
— Нет, — возразил он, не отводя глаз от человека. — Вряд ли я оставлю его в покое. Даже точно не оставлю. Ты говорил, — обратился он к пирожнику, — про свои пироги.
— Про сладкие пироги, они мне больше удаются.
— А прямо здесь ты их испечь не можешь?
Пирожник растерялся — ответ на вопрос казался очевидным. Я молча желал, чтобы оторопь сковала ему язык и смертельная игра, затеянная Квитуном, закончилась бескровно.
Но нет. Квитун начал игру и не успокоится, пока сам не захочет ее прекратить.
— Я имею в виду, можно ли печь холодные пироги?
— Боже правый, нет! — засмеялся пирожник. — Мне понадобится печка.
Если бы он на этом остановился, худшего можно было бы избежать. Но он еще не закончил. Ему понадобится печка и…
— И жаркий огонь, — добавил он.
— Огонь, говоришь?
— Квитун, прошу тебя! — взмолился я. — Пусть живет.
— Но ты слышал, чего он хочет, — ответил Квитун. — Из его собственных уст.
Я оставил уговоры. Они были бесцельны, я знал. Странная волна, похожая на легкую дрожь, уже прошла по телу Квитуна.
— Он хотел огня, — сказал он мне. — Да будет огонь.
В тот момент, когда пламя вырвалось из его рта, я вдруг сделал нечто нелепое. Я бросился между пламенем и его жертвой.
Мне уже случалось гореть. Я знал, что даже в такой день, как сегодня, когда вокруг происходит много маленьких апокалипсисов, огонь не причинит мне особого вреда. Но пламя Квитуна обладало собственным разумом, и оно сразу устремилось туда, где могло причинить мне наибольший ущерб, — к тем участкам моего тела, которые не тронул первый костер. Я повернулся спиной, крикнул пирожнику, чтобы он бежал, бежал отсюда, и бросился за прилавок, где лужа крови вокруг мясника увеличилась в три раза Я кинулся в эту лужу, как в родник чистой воды, и стал в ней кататься. Вонь стояла ужасная, но мне было все равно. Я услышал удовлетворенное шипение собственной обгорелой плоти, затушенной даром доброго мясника, и через несколько секунд поднялся, дымящийся и окровавленный, из-за прилавка.
Я не успел вступиться за пирожника — Квитун настиг его в дверях. Пирожника охватило пламя, голова его запрокинулась назад, рот широко раскрылся, но голос был задушен на корню, потому что он вдохнул пламя. Квитун невозмутимо расхаживал вокруг горящего человека, выхватывая самые ярые языки пламени, позволял им поплясать на ладони, а потом тушил в кулаке. Пока он так развлекался, пирожник пылал, и Квитун задавал ему вопросы, суля в качестве награды за ответ (один кивок — да, два — нет) скорое окончание мучений. Сначала он захотел знать, подгорали ли когда-нибудь у пирожника пироги.
Один кивок.
— Дочерна сгорели?
Еще кивок.
— Но они не мучились. Уверен, именно на это ты надеялся, как добрый христианин.
Снова утвердительный кивок, хотя пламя быстро пожирало способность пирожника управлять собой.
— Но ты и ошибался, — продолжал Квитун. — Все на свете страдает. Все в мире. Так что будь счастлив на этом костре, пирожник, ибо…
Квитун умолк, на его лице отразилось недоумение. Он склонил голову, как будто прислушивался к чему-то сквозь треск огня. Но даже если он уловил не всю мысль, а только общий смысл, он был потрясен.
