Я резко обернулась назад:
— Ты что, не понял, Кэл? Ты сбежал со мной и еретиком. Для прокторов мы и есть изменники. Их не волнует какая-то там внешняя угроза, они не заглядывают так далеко. Следят они — за нами, и сжигают тоже нас. Шпионят, убивают, растаптывают наши жизни своими начищенными до блеска жуткими сапогами.
Кэл смотрел на меня, теребя лямки своего рюкзака.
— Ты ведь знаешь, что нам всегда говорят, Аойфе: если бы не прокторы, нас бы уже не было. Профессор Лебед…
— Кэл, да повзрослей же, наконец! Хоть раз в жизни подумай сам, а не повторяй то, что тебе внушили! — взорвалась я и не оглядываясь стремительно зашагала вперед. Мы опустились посреди поля, так что мне пришлось продираться сквозь доходившую до колена, покрытую изморозью траву. Школьные чулки и башмаки плохо спасали от предутреннего холода.
Дин бегом догнал меня.
— Эй, эй. Притормозите-ка, мисс.
— Прости, — пробормотала я, чувствуя, как лицо у меня горит от стыда и унижения. Юным леди не пристало читать нотации и уж тем более кричать. — Я вела себя слишком грубо.
— Не бери в голову. Если малыш тебя допек… — откликнулся Дин. — Черт, да он в минуту кого угодно из себя выведет. Вот только убегать ни к чему. Здесь ведь не город — некому всяких тварей в узде держать.
— И плевать, — яростно, словно раненая кошка, прошипела я. — Пусть сожрут. — Все равно я уже практически сумасшедшая. Кому будет хуже, если меня не станет?
Дин окинул взглядом темное поле, над которым в свете высокой луны, прорезаемой облаками, поднимался стылый туман, унылые голые холмики Беркширских гор вдали и отделявшее нас от них чернильное пятно леса.
— Ну, если вам все равно, мисс Аойфе, то я бы предпочел, чтобы вы остались в живых.
Несколько шагов мы прошли в молчании. Слышно было лишь, как хрустит под ногами примороженная земля — словно зубы скрежещут.
— Далеко еще до Аркхема? — спросила я наконец. На данный момент это казалось самой нейтральной темой для разговора.
— Часа четыре, может, чуть побольше. До рассвета вы дом своего старика увидите. — Дин зевнул и потянулся, по-кошачьи выгибая спину. — Только не спать, а то холод живо в вас зубы запустит.
— Прокторы пошлют к месту падения патрули с собаками, — раздался вдруг голос Кэла. — Как пить дать пошлют.
Он кое-как прыгал позади, и я, замедлив шаг, подставила ему плечо. Кэл просто не понимал, насколько бывает жесток иногда, повторяя, как попугай, слова прокторов, принимая на веру их кудахтанье о некровирусе и молчаливо соглашаясь с тем, что рано или поздно я свихнусь. Он оперся на меня с виноватой полуулыбкой, и все затверженные им пропагандистские клише уже не имели значения. Кэл оставался Кэлом — спокойным, надежным, неуклюжим. Нормальным. Он даже не представлял себе, насколько нормальным был по сравнению со мной.
— Нельзя, чтобы нас поймали, — обратилась я к Дину. — Особенно теперь, после того, что эта гадина Алуэтт могла им рассказать.
Позади из-под обломков дирижабля возникли Жан-Марк и Гарри, потрепанные, но невредимые. Оставалось надеяться, что они благополучно доберутся до места, которое было для них домом.
— Не тревожьте свою хорошенькую брюнетистую головку, мисс, — ответил Дин, закуривая на ходу сигарету и выпуская колечко дыма. — Меня еще никому не удавалось поймать.
8
Сон шоггота
Прошли часы. Щеки у меня горели от мороза, ноги гудели, когда на покрытой грязью, местами прихваченной ледком дороге, привольно тянувшейся вдоль подножия Беркширских гор, появился указатель на Аркхем. Деревянный, нелепо растопыривший свои перекладины, он был изрешечен пулями.
— Сходим с дороги, — скомандовал Дин. — Здешние полицейские со скуки к любому готовы придраться, так что если пойдем напрямую, они запросто на нас воронов натравят.
Дорога к городу, обсаженная зимними скелетами дубов и заключенная в камень, вилась черной лентой, выделяясь даже в ночной тьме. Дин легко перепрыгнул невысокую, поросшую мхом стену; я помогла перебраться Кэлу.
Поле клубами окутывал предрассветный туман, стелясь над тронутой морозным дыханием стерней, вытягивая из земли свои языки и щупальца. Небо огромной крышкой нависало сверху, по нему скользили низкие шелковистые облака, а на самом горизонте едва заметно проступали бело-голубые всполохи зари.
Земля под ногами была мягкой и податливой, как перина. Оскользнувшись в подмерзшей грязи, я повалилась на Дина, но тот удержал меня, подхватив за талию.
— Извини! — пробормотала я. — Я ужасно неуклюжая. И всегда была.
— Не вижу, за что тут извиняться. — Призрачная, как рассвет, улыбка скользнула по его губам. — Как насчет танца, раз уж так совпало?
Я поспешно высвободилась и чуть не упала снова. Дин Харрисон мне не пара, он из другого, дикого и вольного, мира. Он не тот, кто мне нужен. Если мы сблизимся, не стоит ждать приличных свиданий, на которых я буду улыбаться, и хихикать в ладошку, и застенчиво опускать глазки, как подобает воспитанной городской девушке. С Дином одни проблемы, и я только еще больше осложню себе жизнь, если поддамся его чарам.
— Нет, обойдемся без танцев, — произнесла я и почувствовала жаркий румянец у себя на щеках, несмотря на предрассветную зябкую сырость.
Кэл все это время что-то недовольно бурчал себе под нос и даже не взглянул на мою протянутую руку, хотя без посторонней помощи ему оставалось только прыгать на одной ноге, держа на весу вторую, забинтованную.
Мы молча шли сквозь туман, а он все смыкался вокруг, словно мог видеть нас, ощущать наше присутствие.
— На той стороне поля — тропа, пробитая в скале. — Дин указал на грубую массу серого гранита, поднимающегося из земли. — Думаю, тот здоровенный особняк на вершине утеса и есть дом вашего папаши. В городке, во всяком случае, я ни одного Грейсона не знаю.
Я никогда не видела Грейстоун, кроме как на фотографии с закручивающимися кончиками, которую мама хранила в коробке из-под обуви. Дом моего отца, весь ощетинившийся какими-то углами и башенками, был сложен из грубых гранитных блоков в человеческий рост, от которых он и получил свое название.[2]Выглядел он в высшей степени неприветливо, словно сумасшедший дом или тюрьма для еретиков. Мог ли он, как я всегда предполагала, отражать характер человека, жившего в нем? Увижу ли я своего отца? Я бы расспросила его, как они сошлись с Нериссой и в чем впервые проявилась ее болезнь. В недюжинном уме, как у Конрада, или сразу в фантазиях о феях и волшебстве? Или это был тот печальный взгляд, которым она смотрела сквозь меня, как сквозь оконное стекло, куда-то вдаль, за многие мили отсюда?
Либо я ничего не скажу, а просто впервые взгляну на человека, который был половиной меня, и постараюсь впитать как можно больше. Фотографий отца я не видела, и мне оставалось лишь угадывать его черты в своих собственных. Я хотела бы запомнить его лицо, если выпадет шанс: когда растешь в приюте, привыкаешь к тому, что в следующий раз дверь тебе может открыть совсем другой человек. Это не жалоба, а такой же факт жизни сироты, как неновые туфли или объедки на ужин.
