Пробежав по диагонали отчеты десятилетней давности об операциях, в которых принимал участие Криворотов, Элеонора сосредоточилась на современности. Да! Действительно, неделю назад этот подонок распорядился об устранении Ивана Помидорова и всех его компаньонов и о присоединении его лизинговой фирмы к корпорации «Везувий компани», которая была зарегистрирована на Мальдивских островах на имя некоего мистера Крукедмаусофф.
Элеонора листала пейджи в надежде отыскать хоть какую-нибудь ахиллесову пяту этого скота, в которую его можно было бы поразить. Однако он был, похоже, действительно неуловим. И тут ее внимание привлекла буква «д» в слове «одержимый», которая имела слегка отличное от шрифта досье начертание. Это, черт возьми, могла быть гиперссылка! Придерживая левой рукой клавишу Ctrl, она кликнула мышью на подозрительную букву. И действительно, на экране монитора выскочила новая страница. Это было подробное расписание, в соответствии с которым Криворотов принимал то или иное обличье, работая под одним из своих многочисленных псевдонимов.
Выходило так, что сегодня Криворотов вел заседание верхней палаты парламента. Элеонора кликнула на соответствующую пиктограмму, и на экране высветился зал заседаний Совета федерации. В спикерском кресле сидел по-бандитски коротко подстриженный человек с колючими глазами и зло говорил о том, что принятие закона о борьбе с политической деструкцией не противоречит конституции! И что он уже обо всем договорился с гарантом конституции! И что нечего тут тянуть кота за яйца, поскольку отечество в опасности!…
Завтра Криворотов в обличье политтехнолога Падловского должен будет участвовать в совещании, которое проводит начальник президентской администрации, а во второй половине дня полетит в Японию изучать методы работы с электоратом, благодаря которым правящая Либерально-демократическая партия находится у власти уже почти полвека. И заодно, естественно, чтобы вволю наесться суши. Можно было бы, конечно, попытаться перехватить его на пути к Шереметьеву. Однако вероятность успешного проведения операции без должной подготовки невелика. Поэтому Элеонора решила действовать послезавтра, когда Криворотов под псевдонимом режиссера и по совместительству спасителя отечества Николкина будет кататься на лыжах на французском курорте Шамони.
Это была огромная удача, поскольку работа в горных условиях всегда давалась Элеоноре легко.
Элеонора тщательно изучила особенности творческой манеры Криворотова, его сильные и слабые стороны, привычки и слабости, коих было немного. Одним словом, типичный гэбэшный робот. Однако человек, страстный человек, каковым являлась Элеонора – азартная, импульсивная и тонко чувствующая и переживающая, – сильнее любой машины, какой бы хитроумной она ни была задумана. Потому что робот, каким бы неуязвимым он ни казался, всегда действует по заложенному в него алгоритму. И перешагнуть через него, вырваться из программы, совершить непредсказуемый поступок он не в состоянии. Ему недоступны высшие проявления свободы творчества, без чего немыслима работа суперагента. Такой гэбэшный робот, как Криворотов, конечно, способен натворить огромное количество мерзостей, но когда он сталкивается с подлинным мастером профессии, можно сказать, с поэтом агентурного искусства, то он обречен.
Так думала Элеонора, подбадривая себя перед предстоявшей схваткой, хоть легкой победы и не ожидалось. Более того, ее исход был неизвестен. Могло даже случиться так, что Элеоноре было суждено погибнуть. Однако она знала наверняка, что и тогда она заберет с собой в могилу Криворотова, и Иван Помидоров будет спасен.
Она собрала все необходимое. А потом пошла глянуть на возлюбленного. Может быть, в последний раз. Тот находился в бесчувственном состоянии. «Милый, – подумала Элеонора, – храни тебя Господь!» Потом нежно поцеловала Ивана Помидорова в небритую щеку. Сбежала по лестнице с огромным рюкзаком спецснаряжения. Села в ягуар, который тут же мощно взревел всеми своими необузданными цилиндрами.
И унеслась навстречу тревожной неизвестности, которая предательски прятала за горные вершины послезавтрашнее кровавое солнце.
Машина, словно безжалостный снаряд, посланный свирепым роком, летела вперед, жадно глотая вылизанные европейские километры. Летела всю ночь. Летела весь следующий день, ненадолго останавливаясь на заправках. Летела еще одну ночь. С той же самой бешеной скоростью, словно была ведома многоопытной рукой Шумахера.
Элеонора, не ослабляя водительского внимания – был гололед, – сосредоточенно думала о финальной фазе операции по ликвидации Криворотова. Ее лицо, одухотворенное напряженной работой мысли, было прекрасно. Слегка наметившаяся морщинка
у переносицы не только не портила ее, но даже добавляла ей очарования.
Было понятно, что все должно произойти в кабине подъемника. Оставалось решить, в каком облике Элеонора войдет в эту кабину. Дыша духами и туманами?… По-феминистски играя мускулатурой и распространяя запах чеснока?… Или закатиться этаким новым русским, чтобы из плеера отчетливо доносился Шуфутинский?… Нет, все не то!
Под колесами ягуара пролетали сотни километров. Из радиоприемника лился Гайдн. Элеонора думала. В эти напряженные мгновения она была чертовски хороша!
Ровно в десять часов прекрасно экипированный Криворотов в обличье постсоветского аристократа Николкина подошел к подъемнику. Погода была прекрасной. В тон ей было и настроение Криворотова, вырвавшегося на денек из бесконечной карусели забот и проблем, чтобы насладиться прелестями зимнего отдыха в Альпах. Криворотов дышал полной грудью, вдыхая чистый озон и выдыхая смог, которого он изрядно наглотался в Токио. Совсем скоро, минут через пятнадцать, он ринется вниз по склону, наслаждаясь песней тренированных мускулов и аккомпанементом мелодично свистящего в ушах ветра. Ради таких мгновений стоит жить, стоит бороться, стоит отягчать душу мерзкими поступками. Чистый альпийский воздух омоет его, словно младенца, и завтра он будет опять безгрешен.
Однако выражение лица Криворотова дисгармонирует с его восторженным расположением духа, если, конечно, таковой у него имеется, в чем есть вполне оправданные сомнения. Его лицо излучает волны зла, что достигается определенным положением камеры, направленной на Криворотова снизу вверх. Вскоре становится понятно, что злобное выражение лица во многом определяется его бульдожьей нижней челюстью.
Наконец кабина подъемника подползает к посадочной площадке. И вдруг на площадку с истошными воплями «Стойте, блин! Французы хреновы, стойте же! Помогите! Хелп вашу мать!» врывается некое, фигурально выражаясь, чудо в перьях. Это некая особа в шикарной шубе, в силу своей гипертрофированной русскости не понимающая, что ее вместе с шубой могут запросто разорвать в клочья европейские защитники животных. Шуба явно не по фигуре – какая-то скособоченная, даже кривая. На ногах огромные лыжные ботинки, которые вот-вот свалятся. На голове что-то типа оренбургского пухового платка, опять же сбившегося на сторону, из-под которого с одной стороны не просто выглядывает, но и в такт бега бьет по ключице серьга с изумрудами, которую в темноте можно принять за кистень. На лице, естественно, самая дорогая косметика, причем ее столько, что на потраченные на нее деньги вполне можно слетать в бизнес-классе в Лондон, а то и в Чикаго.
