— Я тебя прошу: не уходи никуда.
Скользкий асфальт едва не выскочил из-под ног. Дверь маленького ресторанчика отворилась, и на морозный воздух вывалилась разбитная компания. Молодой парень студенческого облика нес на руках русоволосую девушку к красном расстегнутом пальто. Она болтала ногами и кричала:
— Везите в номера! Я согласна в номера!
Все смеялись. Максаков пересек проспект, свернул налево и увидел стоящую в темноте гаишную машину с зажженными фарами. Рядом приткнулся белый «жигуленок» следственного отдела с помятым крылом. Никаких следов третьей машины. Он постучал в стекло.
— Максаков, ответственный по РУВД.
Худой сержант с лошадиным лицом стремительно вылез из-за руля. Максаков успел заметить молодого водителя следствия на заднем сиденье и пачку «президентов» в руках второго гаишника.
— Все нормально, — сержант козырнул, — разбор на месте.
— На ремонт-то хватит?
Сержант осклабился:
— На три ремонта. Пьяный и без прав.
Он говорил об этом совершенно спокойно, словно с друзьями в баре обсуждал. Максаков подумал о том, что возмутись он — и предложат долю, и это в принципе единственный способ быстро отремонтировать служебную тачку, и что все катится в тартарары, и что у него достаточно своих проблем, чтобы обо всем этом думать.
— Счастливо.
— Пока.
Возле его «копейки» замер милицейский «УАЗик». Максаков автоматически отметил, что он из 179-го отдела, то есть на чужой территории. Ольга с надменным видом принцессы взирала на куривший рядом с машиной экипаж.
— Твоя машина?
Высокий симпатичный брюнет с погонами старшего сержанта шагнул вперед. Его портило легкое косоглазие.
— Моя. А мы знакомы?
— В смысле?
— В смысле «тыканья».
Стоявший за спиной высокого бледный круглолицый крепыш цыкнул сквозь дырку в передних зубах.
— Хамим? Документики.
Максакова обуревала веселая злость. Хамства он не переваривал ни в каком виде.
— Нет документов. Не ношу с собой. Только права.
Оба заулыбались. Сержант подошел вплотную.
— Ну чего ты кипишишься? — почти ласково вполголоса спросил он. — Снял девочку — надо заплатить. Это наша территория. А то в отдел отвезем. До утра в обезьяннике. Штраф. Дома и на работе узнают.
Круглолицый согласно кивал. Ольга продолжала индифферентно смотреть через стекло на проезжающие машины.
— Да вы чего, мужики? — Максаков сделал испуганное лицо. — Это моя сестра.
— Мужики зону топчут, — блеснул знанием блатного фольклора круглолицый. — Не звезди! Таких «сестер» — весь Старо-Невский стоит! Давай стольник, и разбежались.
«В два раза накручивают, — подумал Максаков. — Вот козлы. На Старо-Невском минет от ста до ста пятидесяти, а они еще стольник. Беспредел». Он решил, что пора все расставлять на места, когда в кармане вдруг запищала «моторола». Связь, как будто нарочно, оказалась громкой и хорошей. Пэпээсники тревожно переглянулись.
— Алексеич, ты где? — Голос Игоря гремел на всю округу.
— На Старо-Невском стою.
— Мы закругляемся и едем на базу. Я нашу машину отправлю Володьку отвезти?
— Конечно. Есть чего интересное?
— Так, по мелочи.
По интонации Игоря он понял, что все глухо.
— Тогда отправь и Дударева. Ему по пути.
Голос Игоря поплыл. Станция зашипела.
— Что?
Максаков сделал несколько шагов в сторону, ловя зону приема.
— Не слышу!
— Понял, говорю. Ты скоро?
— Да.
— Можешь привезти чего-нибудь поесть?
— Попытаюсь.
Сзади взревел двигатель. «Уазик» стартанул, как болид «Формулы один».
Максаков усмехнулся, залезая в машину: «Дебилы».
— Твои подчиненные? — Сестра зевнула.
— Вроде того.
По дороге неожиданно привиделось бледное, запрокинутое лицо Одинцова с застывшей обидой в глазах. Его было как-то по-особому жаль. До слез. Максаков подумал, что это из-за комнаты. Слишком сильна в ней была аура любви, радости и счастливого детства. Такого же счастливого, как у него самого. Такого же беззащитного и уязвимого. Ему казалось, что это он сам лежит, закиданный хламом, на подпаленном диване. А ведь кто-то был знакомый…
— Ольга!
— А?
— Малознакомых домой не води.
— Знаю.
— Остальных — тоже осторожно.
— Я осторожно. Что же мне, друзей совсем не приглашать?
— Это было бы идеально, — пробормотал он себе под нос.
Всегда отчаянно хотелось оградить всех близких от того, что он постоянно видел и знал. Это страшное знание не отпускало ни на минуту. Оно росло каждый день и увеличивало тревогу за всех, кого он любил. «Не открывайте двери. Не ходите поздно. Не…»
«Боже! Какой ты зануда!»
Двор родительского дома на Белинского был единственным освещенным. Купленная в складчину автовладельцами фара излучала сноп белого света. Отцовская «тойота» покрылась тоненьким слоем инея. Максаков внимательно осмотрелся и открыл Ольгину дверцу:
— Вылезай.
Ему послышалось, как что-то шевельнулось за железной дверью парадной. Беззвездное небо накрыло колодец двора черной непроницаемой крышкой. Тишина. Вернулось притупившееся в последние полчаса ощущение опасности. Максаков уже привык, что оно всегда слабело, когда нервы уставали от постоянного напряжения, и крепло от малейшего раздражителя. Он подумал, что лучше, конечно, достать ствол, но сестра расскажет маме, и та будет не спать и сходить с ума от волнения.
На лестнице было тепло и тоже горел свет. Он пошел впереди, пытаясь заглядывать сквозь перила на следующий пролет. Непонятное клацанье повторилось. Он расстегнул пальто и, как герой вестерна, откинул полу. Сестра что-то напевала сама себе по-английски. Гудели лампы. Еще пролет. Дымчатый котенок гонял две банки из-под «Невского», постукивая ими о стены. Клац-клац. Бряк-бряк. Струйка пота прочертила висок и сбежала по щеке, вызывая легкий зуд.
— Пуфик! — Олька погладила меховой клубочек. — Сейчас мама тебя покормит.
Она нажала кнопку звонка.
«Как же я услышал его, — подумал Максаков, — через — железную дверь и два этажа? Фантастика. Видно, очень хочется жить».
— Кто там?
— Мы — кошки. Домой идем.
— Привет.
Мама выглядела усталой, но улыбалась.
— Как «Дон-Кихот»?
