— Управился бы ты без меня со злыднями? — белоратник сердито молчал. — А ведь в землянку меня привёл мой варгин, который взял след Озара. Выходит, моя нежить мордатая жизнь твою только что спасла. Так ответь, Гордей, что из всего произошедшего тебя заботит более всего?
Парень поджал губы.
— Пёс с тобой, — фыркнул он. — Пропажи людей важнее, чем твоя болтовня пустая. Вон мяса сколько. Народу тут поди сгинуло страшно, как много.
— Трактирщик, — пробормотал Озар, прервав нашу перебранку.
Мы тотчас воззрились на старика.
Скорняк поднял на меня мутные, запавшие глаза. Его сухие, спекшиеся губы дрожали.
— Трактирщик напал, — повторил он.
— Трактирщик? — я нахмурился. — Из «Большого котла», где вы с Нежаной поселились?
Озар покачал головой.
— Рыжий. Толстый. Пальцы как сосиски. Жратвой провонял, — старик с трудом моргнул. — Он к хозяину «Котла» заходил. Я из их беседы понял, что тот тоже трактирщик. А потом я на двор пошёл. Оборачиваюсь, а рыжий сзади стоит. Я его спросил, что ему нужно. А он напал.
Старик шмыгнул разбитым носом.
А мы с белоратником переглянулись. Уж не знаю, как выглядела при этом моя рожа, но Гордеева вытянулась от удивления навроде лошадиной.
— Рыжий, толстый трактирщик. Уж не хозяин ли «Веселины»? — парень хлопнул себя по бокам. — Надо его остановить, пока новых жертв нет!
С этими словами он развернулся и бегом побежал по тропке из оврага, обратно в сторону городка.
— Обожди! Разобраться нужно во всём! — прокричал я вслед.
Но Гордей даже не обернулся. Он со всех ног летел прочь и вскоре скрылся из виду. Я же с досадой глянул на Озара.
Скорняк прилёг на бок прямо тут же, на траве, и в бессилии прикрыл глаза рукой. Бросить старика одного подле землянки, где его чуть было не пустили на заготовки, я попросту не мог. Но и тащить в город его на себе было делом нелёгким. После выпитого зелья ему скоро полегчает, но пройти должно минимум полчаса. Столько времени у меня не было. Зелёный белоратник со своей отчаянной головой за полчаса мог наворотить таких дел, что настоящего убивца потом вовек не сыщем. Нужно было действовать без промедления.
И я свистнул. Особым протяжным свистом, который служил нашим сигналом.
Кот воротился быстро. Вынырнул из лопухов и с недоверием заозирался по сторонам в поисках злосчастного ратника.
Я к тому времени уже стоял на ногах и был готов поспешать в город.
— Пригляди за Озаром, пока ему не полегчает. Обернись варгином, ежели кто опять заявится, отпугнёшь, — велел я.
— А ты? — Кот взволнованно ударил себя хвостом по бокам.
— А я в «Веселину». Озар говорит, напал на него рыжий толстый трактирщик. И наш ратник уже туда отчалил, — я поспешил по тропке прочь.
— Береги себя там, — взволнованно мурлыкнул мой меховой друг.
Но я лишь отмахнулся. Бросился вслед за Гордеем, стараясь выбрать до «Веселины» самый краткий путь. И всё равно опоздал.
Уже на подходе к трактиру я понял, что случилось. Толпа зевак собралась, чтобы поглядеть, как стража во главе с молодым белоратником арестовывала трактирщика. А тот, рыжий, красномордый и толстый, как кабан, орал во всю глотку, что ни в чём не виноват. Разыгралась вся эта сцена во дворе перед «Веселиной». Я кое-как протиснулся меж любопытным людом, чтобы поближе посмотреть, что именно происходит. Как раз в тот самый миг, когда Гордей с холодной решимостью и видом непогрешимого знатока событий громко объяснял толпе, что в этого человека вселился злыдень, отчего хозяин трактира кормил своих посетителей человечиной, а для этого за городом устроил для себя тайник в заброшенной землянке, куда утаскивал жертв и разделывал их там заживо с особым живодёрским пристрастием.
— Потому Созон, хозяин трактира «Веселина», обвиняется во всех перечисленных преступлениях, предстанет пред судом праведным и будет наказан по всей строгости, — заключил белоратник.
Толстобрюхий Созон, чьи руки стражники связали за спиной, повалился на колени в грязь прямо посреди двора. Он запричитал, почуяв скорую кончину. Любой лиходей в Благоземье знал истину: белоратники карали смертью, дабы другим неповадно сделалось.
— Невиновен я, люди добрые! — завопил рыжий трактирщик Созон, силясь перекричать речи белоратника. — Вы меня всю жизнь знаете! Не виновен я! Не способен на такие зверства! Пощадите!
Всё это время я стоял в первых рядах толпы и слушал, скрестив на груди руки. Людям-то что? Хлеба бы да зрелищ, как уж заведено. Но я не ради зрелища пришёл. А всё пытался понять, правду ли говорит Созон о своей невиновности, или это очередная ложь, дабы спасти свою гнусную шкуру от топора палача. И, похоже, не одного меня мучали сомнения на сей счёт.
Гордей порылся в карманах и извлёк на свет маленький пузырёк из дорогого алого стекла. Он продемонстрировал пузырёк народу, а потом пояснил:
— Доля и Недоля вместе слёзы лили, дабы слезами этими до правды всегда дознаться могли люди. В пузырьке этом — отвар. Кто его выпьет, будет лишь правду молвить, даже если сам того не пожелает. Властью данной мне наказываю трактирщику Созону выпить сей отвар незамедлительно!
Отвар тот был мне отлично известен. Стоил он дороже, чем мои сапоги, но и действовал безотказно. Расколоть мог любую паскуду. Гордей решился прибегнуть к нему, потому как не желал по своей молодости творить самосуд и обвинять человека, если тот мог быть невиновен вовсе. Но любой его старший соратник наверняка бы ограничился раскалёнными щипцами.
Стражники скрутили Созона, лишив мужика всякого сопротивления, и заставили выпить отвар. Тот подействовал не сразу. Толпа уже начала роптать, когда белоратник, наконец, наклонился, чтобы заглянуть в глаза трактирщика. Взор мужика перестал взволнованно бегать и будто бы даже слегка остекленел.
— Правда ли ты убил всех тех людей, чьё мясо нашли в землянке за городом? — сурово спросил Гордей, глядя прямо в его опустевшие очи.
Созон хрипло задышал. Боролся сам с собою. Только против слёз Доли и Недоли бессильна воля человеческая. Отвару этому противиться невозможно.
— Убил я только жену свою, Веселину, — со страданием на лице промолвил трактирщик, а признание его вызвало в толпе народа шёпот.
— Когда это случилось? И как? — сухо вопрошал белоратник.
— Пять лет назад, — Мужик выдавливал из себя каждое слово с трудом, поскольку говорить не желал.— По пьяни в гневе. Ударил ножом. В кухне. Ночью.
