Я вдруг начал понимать, когда можно беззаботно дремать, ни о чем не думая и ничего не решая, а когда нужно вскочить на ноги и прислушаться, пытаясь различить нечто важное и не обращая внимания на все прочие звуки и запахи. Или уловить какое-то движение, которое говорило о чем-то важном. А важным для меня было только то, что указывало на возможную добычу или опасность. Или же говорило, что можно и дальше лежать, лениво зевая.
Мучило ли меня тоскливое желание снова стать человеком? И да, и нет. Я давно не возвращался к тому камню, под которым спрятал свои вещи. Когда это было? Много-много дней назад. Конечно, мне не хватало языка, речи. Время от времени я ощущал мучительное желание поговорить с кем-нибудь близким, услышать обращенные ко мне слова. Я соскучился по своему дому и маме. Даже по нашей собаке. Но с другой стороны, я никогда не был так спокоен и безмятежен, как в те дни моей африканской жизни, в тот сезон дождей с его высокими травами и бесчисленными стадами животных. В те звездные ночи в душистой саванне, полной странных звуков. В те долгие месяцы, когда не нужно было думать о времени и я был свободен от всех обязанностей, кроме охраны нашей территории от чужаков.
По моим нынешним расчетам, обе наши львицы родили через три с половиной месяца после наших свадебных игр. Они удалились в кусты, родили там и там же облизали и почистили детенышей, не оставив признаков родов. Моя львица родила трех львят, а львица моего друга — четырех. Я хотел было посмотреть на своих детенышей, но моя подруга враждебно зарычала на меня. Львята были совсем еще маленькие и даже, как мне показалось, слепые. Итак, можно было считать, что моя мама наконец-то стала бабушкой, — правда, сама не ведая того.
Я толкнул своего друга плечом, призывая его на охоту. Но оказывается, львы не охотятся даже в том случае, если их подруги только что родили. Мой друг известил меня об этом своим демонстративным равнодушием. И через несколько дней, когда наши львицы наконец вышли на охоту, он опять-таки не дал себе труда защитить своих детенышей от подкравшейся к ним гиены. Но я вмешался. Мне было безразлично, вмешался ли это я — человек или я — лев, я просто хотел спасти этих беззащитных маленьких львят. Не знаю, действительно растерзала бы их гиена или нет. Но я не хотел рисковать.
Через несколько недель наши львицы установили дежурство около львят. Я так и не понял, как они договорились об этом, не владея речью, но теперь одна оставалась со всеми детенышами, а вторая выходила на поиски добычи. Когда это была моя подруга, я обычно шел с ней и пытался рычанием подогнать в ее сторону возможную добычу. Это не всегда получалось, но несколько раз удалось. Зато мое присутствие надежно прогоняло возможных претендентов на ее добычу, вроде гиен или леопарда.
На этом этапе к нам присоединилась еще одна львица, и мой друг охотно сошелся с ней тоже. Насколько я мог понять, это нисколько не потревожило его подругу, только что родившую от него детенышей.
Наши львята были пятнистые и очень симпатичные, как маленькие котята. Они тянули меня за хвост и лизали мне морду. Я неспособен был отличить своих детей от чужих, но они, конечно, знали своих матерей, и с их помощью я распознавал, кто чей. Но они проявляли свою симпатию ко всем нам в одинаковой мере, включая также и новую львицу.
И еще в одном отношении я вел себя не как настоящий лев. Когда львицы, моя или моего друга, приносили добычу или звали нас к добыче, которую им тяжело было тащить домой, они не давали детенышам есть, пока не наедались сами. И мой друг тоже без всяких угрызений совести отшвыривал львят своими огромными лапами. Но я всегда позволял им схватить кусочек мяса из моей порции, и вскоре они поняли это и стали набрасываться на добычу с той стороны, где стоял я. Я все время недоумевал — как же так: если сейчас, в сезон изобилия, они не дают детенышам есть, пока не насытятся сами, то что будет в засушливый период?
Ответ не заставил себя долго ждать.
Согласно моему человеческому расчету, сезон засухи начинался в июне, а уже в июле или в начале августа в саванне вспыхнул первый пожар. Большинство стад покинули эти места еще раньше, и тут остались в основном лишь антилопы, которые довольствовались малым. В тот день я первым почуял запах гари и сразу понял, что произошло. Понял, как лев, и понял, как человек. Я вскочил и стал будить своих товарищей. Они тяжело поднялись и тоже понюхали воздух. Как объяснить им, что мы должны немедленно бежать? Но огненный столб уже приближался, а вскоре появились и языки пламени, несущиеся с ветром, и всем стало ясно, что нужно уходить. Антилопы уже опережали нас. Птицы покинули кусты и деревья, издалека тяжело шагали стада слонов, мимо нас бежали другие звери, тоже спасавшиеся бегством. Странное дело — по дороге я заметил в кустах маленькую антилопу, которая не двигалась с места. Я не был голоден и попробовал прогнать ее оттуда. Но она не убежала. Наверно, должна была во что бы то ни стало дождаться мать. Даже когда приближался пожар?
Мы вернулись, сделав огромный круг по местности. Ветер уже сменил направление. Это было через день или два. Может быть, три. Большинство животных ушли, и начался самый тяжелый период в жизни саванны. Лишь изредка какой-нибудь из наших львиц удавалось поймать антилопу, и мой друг начал есть рядом со мной, чтобы ничего не доставалось львятам. Теперь им по большей части не оставалось ни крошки. Я не понимал этого. Лишь много позже до меня дошла логика львиных поступков. Это была логика сохранения вида, жестокая и бесчеловечная. Если взрослые останутся в живых, они могут породить новых детенышей. А если взрослые умрут от недоедания, некому будет продолжить вид. Поэтому в стесненных обстоятельствах взрослые должны есть первыми.
Но я все равно хватал небольшие куски добычи, оттаскивал их подальше и там позволял львятам выхватить их у
