оно стало не моим?
— С тех пор, как помер твой отец. Оставь это. Лечись, живи спокойно.
— Вы к нему ходили.
— К нему ходили все.
— Не все ходили так, как вы.
Широков щурится.
— А ты сейчас одна живешь, получается? — спрашивает он. — Или с тем парнем? Забыл имя, все время к тебе приезжает. А, брат Баевой. Как у них дела? Видел его мать недавно. Она работает тут неподалеку.
Ника молчит, представляет, как Ромина мать возвращается из магазина, тащит пакеты, старается не навернуться на ледяных заносах. Что если кто-то ударит ее по голове? Или толкает, и она падает на лед. На ограждение у тротуара. На ступеньку. Падает с моста — самоубийство, так потом скажут. Дочь схоронила и не выдержала.
— Толя делает все, чтобы тебе было хорошо, — говорит Широков. — Прикрывает тебя как может, как родной отец за тебя впрягается. Цени это. Пришли мне эти письма, если они так тебя тревожат. Посмотрю, что там за отправитель.
Айта склоняется к Широкову, прижимается синей щекой к его щеке. Смотрит на Нику и прикладывает палец к губам.
— Они не сохранились, — отвечает Ника. — Показалось, наверное. Мне часто кажется всякое.
— Вот и умница, — улыбается Широков. — Но если что-то будет, ты мне сообщи, хорошо?
Ника кивает.
На этом Широков отпускает Нику — похоже, выяснил все, что хотел. Ну или просто убедился, что никто ей не поверит.
— Забыла спросить о вашем здоровье, — говорит она на прощание. — Как оно?
— Как обычно, хорошо, — устало отвечает Широков. Айта сжимает мясо в кулаке, оно сочится темной кровью.
— Доброго вечера, — говорит Ника.
— До встречи, — она слышит вслед.
На улице Ника закуривает. Ее до сих пор потряхивает. Заметив на стене ларька объявления о шаманском обществе и помощи заблудшим душам, Ника лезет через говно и грязь к стене, отдирает их, обрывки бросает в лужу. Под изумленными взглядами прохожих возвращается обратно на тротуар. Один останавливается рядом. Ника оборачивается, набрав воздуха, чтобы послать куда подальше, но выдыхает — перед ней стоит Аникин. Он рассматривает ее вымазанные по щиколотку ботинки.
— Что? — огрызается Ника.
Андрей качает головой — ничего, мол.
— Еще одна девушка. Подожгла себя, ты представляешь?
— Если дух человека слаб, с этим ничего не сделаешь, — говорит он словами мамы. — Вот твой дух силен.
— Как вы меня задолбали. Андрей, это не игры.
Он подает Нике бумажный носовой платок, но с таким слоем грязи на ботинках тот вряд ли справится. Ника оттирает подошвы о ледяной нанос у парапета, оставляет полосы.
— Кто говорит про игры? Я сразу, как тебя увидел, почувствовал великую силу. Ты говоришь про свои видения — но это же норма. Тебя избрали, шаман-предок посылает тебе дьяволов. Нужна инициация.
— Большое спасибо, но мне нужны таблетки и терапия. И не только мне, кстати… Ты знал, что в две тысячи первом в Москве фанатики задушили девочку? Шесть лет ей было. Собственные мать и бабка постарались, им, видите ли, сказали, что если ребенок умственно неполноценен — значит, он проклят Богом.
— Сумасшедших много, к сожалению, — меланхолично замечает Андрей. — Не в обиду. Думаю, такие истории везде есть.
— Это точно. Ваню помнишь? Сколько было Ване, девять?
Андрей вздрагивает, словно его ударили.
— Ника, нет.
— Изгнали они бесов. Ты помнишь, что он кричал тогда?
— Прекрати.
— Конечно же не помнишь, потому что он не мог кричать.
— Ника, хватит!
Андрей закрывает лицо руками — совсем как в детстве. С минуту он стоит так. Ника молчит, прохожие торопливо проходят мимо.
Когда Андрей отнимает руки от лица, он вновь спокоен.
— Для чего ты вернулась?
— Не знаю. Возможно, для того, чтобы этот пиздец повторился.
— Мне кажется, что духи предков привели тебя не просто так.
Ника не хочет идти у него на поводу. Но, видимо, придется.
— Хорошо. Допустим, я здесь не просто так, а для того, чтобы не дать причинить зло. Та девушка, которую нашли в заброшке, вот каково ее родным? Она не должна была умирать, Андрей. И остальные тоже не должны. Они же сами себя наказывали постоянно, помнишь? И из-за чего? Из-за того, что пара мудаков возомнили себя богами?
Предатели будут страдать сильнее всех, повторял Дагаев. Те, кто доносит на братьев и сестер своих, кто выдает тайны наших ритуалов, кто мешает сиять другим, — эти нелюди будут умирать тысячи лет и не воссияют никогда. И бесы будут рвать их.
— Андрей, — говорит Ника, касаясь его пальцев. Те холодны, как будто давно остыли. Андрей моргает, смотрит на машины, светофор и УВД, пытается не слушать, это видно, но Ника ловит его взгляд. — Андрей, мне очень нужна твоя помощь.
выдох четвертый
— Я, блять, говорил следить за ней. Что непонятного?
Рома не знает, что ответить. Что тут скажешь? Он обосрался — хоть никому не обещал дежурить у ее подъезда сутки напролет. Ника уехала, не предупредив. Она была уверена, что отправила сообщение, он видел — она не врала, вот только сообщений отправленных не было. «Наверное, связь была дерьмо, какой-то сбой», — в итоге сказал Рома. Ника кивнула, хоть оба прекрасно знали, что это, конечно, сбой связи, но совсем другой.
И Роме, честно говоря, плевать.
Китаев ходит от угла дома к беседке, где курит Рома, и обратно. Они вышли поговорить полчаса назад, и все это время говорил один Китаев. На него Роме плевать тоже.
— Двадцать четыре часа в сутки, ты понял? Ноздря в ноздрю. Спи, блять, на ее диване, если понадобится. Она должна сидеть в квартире. Сейчас не нужно ей высовываться.
— Почему?
— Она пьет свои таблетки? — Китаев игнорирует его вопрос.
— Да, конечно, — врет Рома. Вот уж что он точно не будет контролировать. Нике самой виднее, что и когда пить, а он не медсестра.
— Я сутки в отделении провел, — продолжает Китаев, — перед каждым ссаным клоуном ползал. Чего тебе стоило ее запереть? Еще и шамана грохнули. Я его знал, нормальный мужик был. Кишки по всем стенам, просто больной пидор какой-то это сделал, у меня других слов нет. А эта разгуливает по чердакам. Рома, блять! Я понимаю, Светку схоронили, тебе не
