Франческетто узнал, что Христофор наконец-то приезжает из Генуи, чтобы предоставить в распоряжение отца свое искусство химика и алхимика. От этой новости Иннокентий пришел в хорошее расположение духа и снова начал улыбаться сыну, чего с ним не случалось с того самого дня, как тот принес ему рукописи графа делла Мирандолы.
Кардинал Сансони дал знак страже впустить первого просителя и спросил, не поднимая глаз:
— Ваше имя.
— Джованни де Маджистрис, ваше высокопреосвященство, — ответил тот.
Сансони посмотрел на него. Визитер был толстый и потный, в черной суконной шляпе. Его лапсердак, тоже темный, был хорошо сшит, на шее висело украшение с выгравированным на нем гусиным пером.
— Вы из благородных?
— К сожалению, нет, ваше высокопреосвященство, — ответил человек, тиская в руках берет.
— Ага, — сказал Сансони, приподнимая бровь.
«Скверно, очень скверно, — подумал он про себя. Сколько же мы с него сможем запросить?»
— Откуда вы родом?
— Из Асти, ваше высокопреосвященство.
— И чем занимаетесь?
— Я нотариус.
Сансони поднял голову, Франческетто тоже. Они обменялись быстрым взглядом.
— Садитесь, нотариус, — сказал Сансони совсем другим, более мягким и вежливым тоном. — Что может для вас сделать Святая Римская церковь?
* * *
Леонора прекрасно справилась с поручением, продав одежду Пико за какую-то немыслимую сумму и рассказывая покупателям, что этот наряд принадлежал самому принцу Арагона. Она умудрилась побывать и в меняльной лавке. Теперь у Джованни был полный кошель серебряных флоринов, скудо с символами Флоренции и Рима, несколько неаполитанских реалов, венецианских марчелли и генуэзских гросси.[25]Типичный набор для торговца, возвращающегося из Рима после удачно заключенных сделок. Хватало также и меди на мелкие расходы и милостыню. Леонора сама собрала ему дорожную сумку, где был надежно укрыт медный цилиндр со свернутой в трубочку рукописью.
Кроме того, девушка раздобыла пропуск, действительный на всей территории папского государства, выпросив его у хозяина дома, а тот, в свою очередь, выиграл его в ландскнехт[26]у капитана папской гвардии. В пропуске Пико значился как Джованни Леоне, и под этим именем ему предстояло дальше путешествовать. Напоследок девушка остригла графу волосы, выбрав фасон на свой вкус, и убедила его несколько недель не брить бороду.
Джованни должен был как можно скорее отправиться в сторону Умбрии, а оттуда попытаться пересечь границу владений церкви и добраться до Флоренции. Леонора подобрала ему одежду, соответствующую его теперешнему статусу торговца: черный бархатный плащ чуть длиннее колен и пару ярких панталон, заправленных в кожаные полусапожки. Одежда ни бедная, ни богатая, неброская. В такой можно было повсюду пройти незамеченным. Человек, собиравшийся выехать из Рима, теперь ничем не напоминал молодого аристократа, который въехал в город несколько месяцев назад.
В момент расставания он попросил Леонору ждать известий и поклялся, что жизнь его переменится. Она обняла Пико, на несколько мгновений прижалась к нему, а потом резко отстранилась, почти оттолкнув.
Граф сразу устроился в шестиместном экипаже, где уже сидели дама с мальчиком, наверное с сыном, и какой-то аббат. На таможне их остановили для проверки документов, но стражники едва взглянули на бумаги и пропустили карету. Проехав несколько сот метров, Джованни высунулся в окошко и смотрел, как удаляется колокольня базилики Святого Петра. Потом закрыл лицо длинной лентой, которая украшала берет, и попытался заснуть. Экипаж ехал медленно, его плавное покачивание убаюкивало. Только иногда карету подбрасывало на неровностях булыжной мостовой, оставшейся еще со времен Древнего Рима.
В Чивита Кастеллана они простояли около двух часов, подкрепились сами и покормили лошадей. В ожидании посадки мальчик гонял по утоптанной земляной площадке глиняный волчок, а мать неусыпно за ним наблюдала.
Монах, воспользовавшись тем, что они остались одни, подошел к Пико.
— Куда вы едете, милый юноша?
Джованни сразу насторожился. Пока они не пересекли границу с Флорентийской республикой, которую папское государство держало как в клещах, ему следовало быть очень осторожным. К тому же рядом находились земли Сиены. Этот город постоянно чувствовал угрозу своей независимости со стороны флорентийских властей.
— В Ночера Умбра, аббат, — ответил он, стараясь не выдать, что направляется во Флоренцию. — Исполнить обет в церкви Святого Франциска.
— Это замечательно, — отозвался тот. — Я тоже туда еду. Значит, мы попутчики, можем поболтать и почитать молитвенник, если вы не возражаете, — прибавил он, приподняв за дужку очки в металлической оправе и вглядываясь в лицо Пико.
Его водянистые глаза и рисунок рта не понравились Джованни, и он ответил легким поклоном, в границах учтивости. Гримаса на его лице могла означать что угодно, в том числе и улыбку. Теперь ему придется ехать в Ночера Умбра, чтобы отделаться от опасного соседа. Он уже не чувствовал себя спокойно.
~~~
Рим
Среда, 27 декабря 1486 г.
— Входи, Христофор! Иди сюда, сын мой.
Иннокентий VIII почувствовал слезы на глазах, и, поскольку ему очень хотелось думать, что он растроган, он и вправду расчувствовался. На самом же деле хирурги отмечали, что с годами его зрение сильно ухудшилось, и поставили ему диагноз: катаракта. Они были жесткими последователями теории Гиппократа о жидкостях, согласно которой все движется вниз, и утверждали, что на глаза Папы накатывают тени. Чтобы устранить это досадное неудобство, лекари убедили Иннокентия обратиться к монахам из обители Святого Евтиция. Те жили на ближних Сибиллинских горах и издавна владели искусством исцеления катаракты. Но когда Папа увидел хирургические инструменты, которые добрые братья привезли с собой, чтобы лечить его святые очи, он велел выгнать их взашей. Правда, зрение продолжало падать, слезы наворачивались по поводу и без повода, но глаза-то были не чужие.
— Благословите, ваше святейшество, — сказал Христофор, став на колени.
— Да-да, — бегло ответил Папа, помогая ему подняться. — С тобой все мои благословения, но у нас очень мало времени.
Христофор поднялся. Служки буквально втолкнули его в спальню понтифика и усадили в низкое кресло. С высоты своего сиденья Иннокентий разглядывал сына и видел себя в молодости. Они необыкновенно походили друг на друга. Христофор не обладал ни высоким ростом, ни красотой Франческетто, но, несомненно, был сыном понтифика. То же широкое лицо, низкий лоб, слегка крючковатый нос. Рисунок губ, круглый подбородок — все напоминало Иннокентию собственные черты. Он снова растрогался, а может, просто сощурился в полумраке. Ему предстояло повести приватный разговор. Больше довериться было некому, хотя Христофор и не принадлежал к его двору. А может, именно потому, что не принадлежал.
