века. Мне нравилось здесь бывать раньше и я думал, что и сейчас тут будет так же уютно и можно будет покататься на лыжах. Но я ошибся. Кроме самодельных спусков, на которые нужно было подниматься допотопным троссовым «бугелем», лыжных склонов не было.
Однако я не стал превередничать и очень хорошо провёл время, катаясь с такими же как и я «дикими» приезжими, не знающими, куда прикунуться со своими горными лыжами. В первый день я ничего себе не сломал, переночевал в маленькой гостинице, а назавтра уехал в Сен-Жерве ле Бeн — старейший горнолыжный курорт Франции, до которого добирался аж пять часов, правда с остановками, обедом и послеобеденным пересыпом, вчера тело нагрузилось и спал я плохо.
* * *
[1] Происходит от поговорки «собака умнее своего хвоста, но если бы хвост был умнее, то он бы вилял собакой»
Глава 13
«Горная лавина сошла в том месте, где уже несколько дней катался свободным способом безумный лыжник, так его прозвали отдыхающие старейшего горнолыжного курорта Франции, Джон Сомерсет — молодой и талантливый радиоинженер и бизнесмен из Британии, в короткий срок создавший компьютерную империю. Тело горнолыжника погребённонное под толстым слоем снега, скорее всего там и останется до полного его таяния. Долгие, в течение нескольких дней поиски, не увенчались успехом и команда спасателей оставила тщетные попытки обнаружить тело, дляпередачи его родственникам. В Ниццу после сообщения о трагедии приехали Питер и Анна Сомерсет (родители погибшего) и Джон Сомерсет — старший (дед погибшего). К их глубочайшему сожалению тела Дона Сомерсета, как уже сообщалось, не обнаружено».
Далее в газете сообщалось, как много я сделал для радиоэлектроники, музыки и как много ещё мог сделать, но… Не судьба.
Я, загримированный и перекрашенный находился на этом же курорте, но в другой долине, куда скатился на сноуборде по совершенно сумасшедшему склону, где, действительно, едва не свернул себе шею. А по тому склону, где пытались искать меня, отправились одни лыжи с небольшим зарядом тротила. Пытались, потому, что на площадку, расположенную на высоте около трёх тысяч метров, с которой я скатывался, меня доставили на вертолёте ещё вечером. У меня там была установлена палатка с рацией имевшей постоянную связь альпинистской службой спасения.
В этой палатке я уже жил неделю, ежедневно скатываясь с горного склона по девственно чистому снегу. Я обычно ночевал в палатке, под горными звёздами, а утром в лучах восходящего солнца спускался по искрящемуся розовым многометровому снежному насту. Первые три дня меня снимали кинооператоры французского телеканала для путешественников.
В этот день никто не видел, как я съехал на площадку, находящуюся на семистах метрах ниже, отправил лыжи вниз по склону, а сам на сноуборде перебрался через хребет, перепрыгнув с разгона через камни. Потом, на другом склоне, я оставил ещё одну тротиловую шашку с часовым механизмом, чтобы она зачистила мои следы, а сам спокойно съехал к коттетджам, где на имя француза Пьера Делаваля, художника, пишущего горные пейзажи акварелью, был снят номер, в котором даже лежали его, то есть мои, вещи, а на парковке стояла его, то есть моя, машина с нормальными Парижскими номерами. Ну и, естественно, в номере лежали в небольшом беспорядке все принадлежности художника.
Пока меня искали, я спокойно утром и вечеров выходил на пленеры и теперь отдыхал душой и сердцем. Все последние годы я ждал этого момента, представлял его и вот он настал. Не даром я исчезал из Лондона в Париж по документам, привезённым мне цыганским бароном в конце семьдесят четвёртого года. И жил там некоторое время, создавая себе ещё одну легенду. Нет, не легенду, а судьбу. Судьбу французского художника. Настоящего, между прочим, художника, правда умершего от наркотической зависимости в специализированном пансионате, где Роман и выкупил его документы.
Теперь этим художником был я.
Джон Сомерсет сделал мне неплохую пластическую операцию, подогнав «фигуру под размер костюма», как шутил Аркадий Райкин. То есть, чуть чуть подправил лицо и нос. Я стал чуть-чуть некрасивее, но более мужественным. Полковник, когда я ему сказал, что собираюсь рвать когти, сначала был взбешён, но услышав причину, задумался и согласился, что так будет правильнее. Про что я объяснил ему, что рано или поздно, меня британская контрразведка возьмёт под белые рученьки. А коли возьмёт, то поколет, а если поколет, то всей нашей авантюре с контролем британского и частично американского ВПК, — крындец.
На вопрос, почему возьмёт меня контрразведка, я сказал, что только мне известны двадцать фамилий предателей из числа сотрудников первого главного управления КГБ. ГРУ и просто учёных, передававших сведения американской или Британской разведке. Это тех кого выявили, и чаще всего — случайно. А сколько ещё «плодотворно» работало на нашего «потенциального» противника? Одному дьяволу известно. Поэтому, сказал я, то, что у меня на заводе «протекает» станет известно быстро. И чтобы не попасть под пресс МИ-5 мне нужно вовремя «откинуть копыта», только не по настоящему, а понарошку.
Документы французского художника, добытые цыганским бароном и легенда, «полковником», который по совместительству являлся моим «отцом» Питером Сомерсетом, были одобрены. Сначала я хотел «свинтить» и от полковника и вообще ото всех, а потом подумал, что в Париже мне жить совсем не хочется и я бы с удовольствием перебрался жить в Союз, но по документам и с гражданством Франции, например, пока. Потом можно и Советское гражданство попросить. А вот дадут ли, это — вопрос и зависит он от конторы.
Радиотехникой в открытую я заниматься не хотел, полагая, что уже сделал столько, что и британцам и советским учёным и технарям разбираться и пахать, и пахать ещё долго придётся. А просто перебираться в Союз под «свою» фамилию Семёнов, не хотелось по причине того, что деньгти от патентов, и, частично, от производственной деятельности переводятся по нескольким благотворительным фондам. В частности в фонд поддержки художников и музыкантов, распорядителем которого является Пьер Делаваль, то есть — я, пока я жив, а когда сгину, то следующему управляющему по моему завещанию. Даже если меня вычислит Британская контрразведка, то я не убежал к русским, а наоборот. Скажу, что спрятался от них, так как испугался, что меня похитят. Угрозы, дескать, имели место.
Так вот, отдохнув душой и телом, тело
