бесил.
Короткое отступление о том, что нужно сделать, чтобы стать начальничком в пенитенциарной системе. Я был вольнонаемным сотрудником, то есть работал по трудовому договору. Должность начальника отделения была аттестованной – чтобы ее занять, мне нужно было пройти ВВК (военно-врачебную комиссию) и психологический отбор, подписать контракт и получить офицерское звание. Кроме того, ввиду того что я аттестовывался на руководящую должность, мне нужно было выдержать дополнительные проверки службы безопасности и полиграф. Моя должность предусматривала погоны майора, но начал я с лейтенанта, дойдя до капитана. Для майора мне не хватило полутора лет.
С радостями типа нового кабинета, ксивы сотрудника и красивого карьерного роста пришли и новые обязанности. Теперь за все, что творилось на отделении, отвечал я. Теперь мне выдали синенькую форму, которую я, слава богу, особо никогда не носил. Теперь мне нужно было руководить, требовать и соответствовать занимаемой должности. Ну, и всякие тупые особенности службы вроде экстренных построений в шесть утра в произвольный день.
Пиночет учит быть начальником
Когда я только стал начальником, Пиночет учил меня им быть. То есть он меня учил не столько тому, КАК быть начальником и руководителем, сколько тому, как быть ИМ. С этого момента на мне висели не только врачебные вопросы, но и руководящие функции, а с ними и ответственность за все, что происходит на отделении. А это подразумевало как вертикальные, так и горизонтальные отношения. Причем сразу в нескольких плоскостях. Что-то можно было делать и по наитию, но без Пиночета я бы совершил невероятное количество ошибок. Учился бы на них и совершал бы их снова.
Одно из первых правил, которое я усвоил, было таким: ничего нельзя принимать на личный счет. Любое взаимодействие – это манипуляция, цель которой состоит в решении рабочих проблем, и в разных ситуациях нужно прогибаться, возмущаться, подыгрывать, увиливать и так далее. Как говорил Черчилль, «лучший способ оставаться последовательным – это меняться вместе с изменяющимися обстоятельствами».
Характерной чертой, частью стиля работы Пиночета была демонстративность и абсурдность. Он великолепно умел вывернуть любую ситуацию наизнанку и поставить оппонента в тупик. Мне это нравилось, и со временем я стал поступать так же. Однажды, еще в самом начале моей работы, к нам в кабинет влетел какой-то опер и начал требовать, чтобы мы не глядя забрали некоего жулика и применили к нему весь арсенал наших возможностей. Я работал тогда меньше месяца, так что просто наблюдал за диалогом Пиночета и этого паренька в погонах. И остался крайне удручен и раздосадован тем, как легко Пиночет под него прогнулся, пообещав все сделать в лучшем виде и в максимально сжатые сроки. По юноше было видно, как по ходу этой беседы он становится увереннее, растет в собственных глазах и даже пытается давить, хотя ситуация этого и не требовала.
Характерной чертой, частью стиля работы Пиночета была демонстративность и абсурдность. Он великолепно умел вывернуть любую ситуацию наизнанку и поставить оппонента в тупик.
Когда он ушел, я кипел от негодования. Этот человек требовал от нас прямого нарушения закона, а Пиночет просто согласился и, казалось, даже испугался его. Я же был полон планов служить то ли правде, то ли медицине, то ли всему обществу сразу. У меня в голове уже мелькали формулировки заявлений и докладных на все уровни во имя справедливости и добра. Весь спектр моих мыслей и эмоций явно читался на моем лице, так что Пиночет абсолютно спокойно ответил на вопрос, который я не задал.
– Меня на всех хватит, и еще останется, – сказал он, невозмутимо пододвинул к себе телефон и набрал номер начальника того паренька.
Его диалог с начальником оперчасти уже не был лепетом запуганного доктора. Он закончился тем, что Пиночет буквально послал собеседника на три буквы и рекомендовал не подсылать борзых подчиненных с такими заездами и просьбами. Больше тот молодой опер у нас на отделении не появлялся. Но далеко не всегда вопрос можно было решить так вот просто. Чаще приходилось проявлять гибкость и чуткость. У Пиночета была занятная манера вести телефонные переговоры с другими отделами СИЗО. Набрав номер, он представлялся:
– Психиатрическое отделение.
Выдержав паузу, он продолжал диалог в испанском духе, задавая множество типовых вопросов, проявляя участие и уточняя какие-то личные моменты:
– Как ваши дела? Как здоровье? Как семья? Какие результаты вчерашнего матча?
А спустя пару минут, когда собеседник уже расслабился и вообще думал, что доктору нечем заняться и он решил поболтать, Пиночет вдруг спрашивал:
– А как вы ко мне относитесь?
Естественно, в этот момент на том конце провода могли только хватать ртом воздух в спешной попытке придумать, как на это ответить. Классный вопрос. Никто из коллег никогда не скажет, что тебя ненавидит или что ты всем уже надоел. Всегда было смущение и слова о том, что тебя безумно ценят и относятся к тебе со всем трепетом. Дальше, даже не дослушав эту тираду, можно было переходить к сути. Простая ловушка, которая всегда работает. Ведь человеку очень сложно отказать после всех этих слов. По крайней мере сразу.
Другим его излюбленным приемом при переговорах было не отвечать на вопрос прямо, а рассказывать какую-нибудь историю, которая так или иначе относилась к теме беседы. У него были истории абсолютно на все случаи жизни. Он ими объяснял простые бытовые вещи, диагнозы, рабочие ситуации, межличностные конфликты и собственное мировоззрение.
Наш с ним союз был настолько естественным и настоящим, что казался мне вечным. Но однажды он ушел.
После Пиночета
Пиночет очень боялся старости. Хотя он никогда об этом не говорил, по некоторым признакам об этом можно было догадаться. У него были своеобразные буйки, и когда он к ним опасно приближался, то впадал не то чтобы в ярость, но в уныние от осознания неминуемого. И если другим его достоинство уязвить было невозможно, то сам он делал это с легкостью.
В нашей с ним работе была ситуация, пустяковая и ничего не значащая. Обычная. Обыденная. Которая просчитывалась на раз, и даже если и ошибешься – результат был совершенно не важен. Но Пиночет ошибся. Этого не понял никто, кроме него и меня. Я увидел, как он задел свой же буй. Не сильно. «Разошлись бортами», что называется. Но было понятно, что он не может себе этого простить. И буквально через месяц вторая такая ситуация. Он даже неловко извинялся, а я говорил, что это не имеет никакого значения. Но процесс в его голове был запущен.
Потом, месяца через три после этих событий, я уехал в отпуск. Главврач же в свойственной ему манере, без прелюдий и особых причин, начал придираться к работе моего отделения, в которой он ни черта не понимал. А Пиночет нашел шикарный повод гордо кинуть ему на стол заявление на увольнение. И уволился.
Осознание, что я остался один, пришло не сразу. Вся эта ситуация с увольнением Пиночета казалась каким-то сюрреализмом. Такого просто не могло быть. Я очень боялся остаться один, без серьезного тыла. Да, работу я уже знал досконально, но сам факт присутствия Пиночета давал мне уверенность. Я по-прежнему продолжал согласовывать с ним все свои действия. Но оказалось, что он научил меня всему. Я был в состоянии и принимать решения, и не бояться этого делать.
Кроме всего прочего, теперь у меня появилась свободная ставка, но я знал, кто мне нужен. Я почти сразу же позвонил Б. и предложил «низкооплачиваемую, но очень интересную работу». Я не хотел брать случайного человека с улицы. Да, собственно, и не рассматривал других кандидатур, кроме моего давнего друга Б. Когда она пришла, как-то само собой, естественно, схема моей работы не изменилась. Это снова была схема «малыш и учитель», только теперь место малыша заняла Б., а место Пиночета – я. Я интуитивно копировал его во всем. А она мне напоминала меня четыре года назад. Только теперь мне не у кого было спросить совета, разрешения, мнения, чтобы хотя бы иллюзорно разделить ответственность. Теперь я был самым главным. По старому анекдоту:
– Как вы
