Для кого я все это берегла, копила? Лёвушки нет, Поленька, если монахиней станет, наследовать тоже не может. И что же – мне все это Пашке проклятому оставить? Не бывать такому!
Полежаев смотрел на старуху, понимая, что все, что казалось ему в этой истории полным хаосом, само раскладывается в его сознании по полочкам.
– А что, кроме Никишина у вас других наследников больше не осталось? – медленно спросил он.
– Так в том-то и дело…
– А ваша внучатая племянница – в каком монастыре мне ее искать, чтобы отговорить?
Глаза старухи засветились надеждой.
– Я отпишу тебе, не поскуплюсь, – проговорила она, как заклинание, – только спаси! В Воскресенском Новодевичьем она…
* * *
Да, все складывалось в общую картину – и совпадало с тем, что говорила ему Александрина.
– Мне кажется, я нашел Сафонову, – бодро объявил Полежаеву Кошечкин, как только тот вошел в кабинет. – Одна из ее подруг шепнула мне, что, возможно, она в Воскресенском Новодевичьем монастыре – грехи замаливает…
– Вот как? – ухмыльнулся Полежаев. – Однако! И что им всем этот монастырь так приглянулся…
– Что вы сказали, Аристарх Модестович?
– Ничего, продолжайте.
– Да, кстати, я был и у Никишина. Этот грехов не замаливает – наоборот. Вовсю шкодничает. Объявил войну соседскому коту.
– Что?!
– Так ведь конец марта на дворе. А этот кот его просто извел, орал ночами. Так вы не поверите – он по нему из револьвера принялся палить.
– И каков итог? – развеселился Полежаев.
– Вот вы смеетесь, Аристарх Модестович, а меж тем есть поверье, что убить кота – грех страшнейший, семь лет счастья не будет. Но это ему нипочем. Соседи от него в страхе по углам прячутся, а он знай себе стреляет!
– А полицию вызвать?
– А что полиция? За убийство кота не посадят, а он потом еще как-нибудь отомстит. Соседки его иначе как антихристом не называют…
– Дмитрий Сергеевич, – распорядился Полежаев, – берите двух крепких городовых и вот что: Никишина – в кутузку за нарушение общественного порядка, а револьвер – к нам на баллистическую экспертизу! И если мои подозрения подтвердятся, я скажу вам, кто – и, главное, зачем – убил литератора Ремизова!
* * *
– Но это же просто невероятно, в голове не укладывается, – Александрина покачала головой. – Убить безвинного человека только для того, чтобы…
– Чтобы закрыть счет, так сказать, – Полежаев кивнул. – Ведь поначалу ничто не предвещало никаких трагедий! Просто в мастерской собрались разные люди, двое из которых, Никишин и Маршанов, отчаянно нуждались в деньгах. Два ленивых подлеца и бездельника. И тут между Бережковым и Сафоновой вспыхивает роман! Сафонова сама первой попросила Никишина снести любовнику записку – за небольшое вознаграждение, а Никишин охотно предложил ей свои услуги постоянного курьера – хоть копейки, а все же деньги. Ну а потом об этом узнал Маршанов и предложил Никишину продать ему парочку писем… для шантажа. Однако дальше у шантажиста все не заладилось. Жена-изменщица, вместо того чтобы отдать за письма все свои бриллианты, расхохоталась шантажисту в лицо. Муж ее, вместо того чтобы выкупить письма, приказал лакею спустить шантажиста с лестницы. Ну а любовник… ему было что терять, ведь тетушка вечно грозилась лишить его наследства за «разврат» – интрижки с замужними дамами. Бережков пришел в такую ярость, что в гневе швырнул негодяя в лестничный пролет…
– Ужас какой.
– А потом Бережков опомнился, он очень боялся и пил. И допился… А еще за день до него умерла эта несчастная девочка, Соня Бауткина. И вот тут-то Никишину приходит в голову дерзкая идея: использовать эту череду смертей для того, чтобы подобраться к наследству тетушки Осинкиной. Один из ее наследников, Бережков, уже умер, между ним и наследством стоит теперь только доверчивая Поленька. Но убивать ее никак нельзя: сразу встает вопрос: Cui prodest? – кому выгодно? Очевидно же кому – Никишину! А он хочет выглядеть непричастным, он хочет устранить Полину так, чтобы никому не пришло в голову, что он, Никишин, приложил к этому руку. А значит, нужно убедить Поленьку, что единственный шанс для нее – принять постриг, иначе спасения нет. Девушка внушаема, а жуткая череда смертей и исчезновений убеждает красноречивее любых доводов. А значит, чтобы зловещая угроза выглядела совсем уж бесспорной, нужно убрать последних двоих, кто еще жив, здоров и благополучен, хотя и позировал для злосчастной картины.
Итак, сначала он приходит к Сафоновой и дрожащим голосом говорит, что боится сам не знает чего, но чего-то мистического. В самом деле, мадам, череда ужасных смертей, и возможно, мадам, мы с вами следующие на очереди… Он говорит так убедительно, что женщину охватывает страх, и она отправляется в монастырь – то ли каяться перед Всевышним, то ли прятаться от маньяка.
– И остается только Ремизов, а его в монастырь уехать не уговоришь. Единственный выход – убить.
– Да, и, что самое печальное, он ведь вообще ни при чем. Просто оказался в неудачное время в неудачном месте. А мы-то! Мы искали мотив убийства Ремизова, а мотива-то и не было.
– Господи, откуда такие Никишины берутся?
– Не знаю, – вздохнул Полежаев. – Но самое интересное, вы были правы, когда, посмотрев на картину, сказали, что Никишин тут главный злодей, только так и не объяснили, как вы догадались?
– А это из-за теней. Вы заметили? – Александрина подняла палец с весьма многозначительным видом. – Тени на картине, вопреки всем правилам, имели длину не такую, какую следует иметь, а в зависимости от того, сколько вреда может причинить этот человек! Смотрите: длинные тени были от Маршанова, шантажиста, и от Бережкова, который, как оказалось потом, был способен убить, пусть и в пылу раздражения. Но эти еще не самые жестокие. А вот от Никишина тянулась тень какая-то особенно гадкая, зловещая, черная и половину потолка закрывала…
– Но тени – их же просто художник нарисовал, – пожал плечами Полежаев.
– Но вы же помните, что он нам сказал?! – воскликнула Александрина. – Что когда он пишет картины, он словно в эйфории, словно некая сила водит его рукой! Он написал то, что увидел душой! Или кто-то свыше ему подсказал…
Изображая жертву[20]
Татьяна Уварова
#сестринская_любовь
#последний_перформанс
#а_жертва_кто?
Десять лет назад, Германия,
поместье Штольцев
– Натали, как же меня достали твои истерики! – выкрикивал мужчина на ломаном русском в спину уходящей женщине. – Если бы не дочь…
– Если бы не дочь, меня бы вообще тут не было! – Не дойдя до двери, женщина вдруг остановилась, обернулась и, вытирая слезы, махая руками, завопила: – Посмотри на себя, тебе же никто не нужен! Мы для тебя – трофей, который ты забрал себе, привез сюда и поставил на полку! Ненавижу!
– Истеричка!
– Мне надо было остаться в России, и оба моих ребенка были бы со мной! Если бы не дочь…
За всей этой сценой наблюдала маленькая девочка, которая съежилась и притаилась за креслами, между старинным шкафом
