Мне в общем-то вполне комфортно на лавочке. Не рассчитывал на такую погоду и оделся потеплее, когда уезжал из Калуги. А сейчас я думаю, что свитер можно было не надевать. Если придётся идти пешком, то запарюсь в такой одежде.
Уф! Когда ветерок утихает, то солнце показывает свои возможности и становится немного жарковато. Тут ещё и мысли такие, что температура сама собой повышается. Это всё мои сомнения по поводу: стоит или не стоит признаться в том, что подложные документы изготовил я сам. Всю голову сломал пока решал. Оба варианта хороши. Один даёт дополнительное время, а второй возможную помощь со стороны всяких компетентных товарищей. Нет, я понимаю, что в конце концов мне придётся сознаться. Но сделать это нужно, как можно позже. Надо довести до конца дело с оформлением заявки. А вот когда она окажется, в комитете по изобретениям, то тогда можно и сознаться. Пусть я получу по шее и последствия будут неоднозначные, зато дело будет сделано.
Где же все пропали-то? Нет, так-то я могу и своим ходом дойти. Но — вопрос есть один. Куда идти — в райком или институт, или может на квартиру к Крапивину? Блин, если через полчаса никого не будет, то пойду в горком. Туда ближе и, по пути, я знаю хорошую столовую. Эх! Желудок реально напоминает, что его пора наполнить. Ладно, жду минут двадцать и иду. Чего-чего, а ждать, за последние пять дней, я научился…
Был момент, когда следователь Полухин Станислав Петрович, оставил меня одного в комнате, а сам куда-то ушёл. Три часа я был предоставлен сам себе. Из комнаты даже не пытался выйти. Вдруг это такая проверка? И меня там ждут, за этой дверью, с кучей пистолетов и автоматом в придачу. Расстрел, на месте, сразу после выхода из комнаты. И при этом никакого суда и следствия. Передумал всякого в тот момент. Именно тогда, я решил немного подыграть следователю — помочь чуть-чуть. Дать ему небольшую подсказку, самую маленькую, но — очень перспективную. Дальше он сам сможет сделать правильные выводы. Если, конечно, он нормальный следователь, а не просто погулять вышел. Первые мои слова, когда следователь вернулся в кабинет, были:
— Мне кажется, что я знаю откуда могли взяться те бумаги у Колесникова.
— Да? — удивлённо спросил Полухин, — и откуда же?
— Понимаете, — начал объяснять я, — когда работаешь с миллиметровой бумагой, нельзя ошибаться и проводить линию рейсфедером надо там где надо. Миллиметровка не терпит ошибок. Тушь, с её поверхности, невозможно оттереть, если поставил кляксу или прямую не там провёл. Так получилось, что я несколько раз ошибся и два листа запорол. Я их не выкинул, а убрал в ящик письменного стола. На черновики сойдёт, а может и для маленького чертежа пригодится. Думаю, что эти листы с незаконченными маршрутными картами, кто-то каким-то образом смог вытащить, незаметно для меня. А там дело техники. Перерисовать, если есть желание, труда не составит.
— То есть, — спросил следователь, — это всё-таки твои листы? А ты нам сейчас голову морочишь!
— Да, нет же! — воскликнул я, с упрёком, — основная тема моя, подтверждаю! Может и миллиметровка тоже из моей стопки. Не знаю. Но, вот эти материалы, которые указаны в бумагах, ничего общего с моей технологией не имеют. Я же вам показывал оригиналы!
— Зачем это нужно было делать? — удивился Полухин, — если кто-то хотел присвоить ваше изобретение, то какой смысл менять ингредиенты?
— Не знаю, Станислав Петрович, — я сделал вид, что задумался и медленно, как бы сомневаясь ответил, — но, могу предположить, что это было сделано намеренно. Правда, непонятно с какой целью. Кстати, можно позвонить в Калугу и кому-нибудь поручить проверить ящик моего письменного стола. Тогда всё станет ясно. Если испорченных документов на месте не будет, то моё предположение верно. В противном случае нужно будет искать другую версию того, что произошло.
В общем — следователь уцепился за моё предположение. Можно даже сказать, что процесс расследования получил ощутимый пинок. Больше не было никаких очных ставок и долгих допросов. Был один звонок в Калугу. Мне разрешили, в присутствии следователя, связаться с линейным отделом милиции в Калуге. Когда я дозвонился, то Собкин всё понял и подтвердил, что готов помочь. Потом Полухин с ним ещё долго разговаривал. О чём — не знаю. Меня выставили из кабинета. Но и так стало понятно, что дело сдвинулось с мёртвой точки. Стоило только посмотреть, на сияющее лицо Станислава Петровича и всё становилось ясно. Меня если и вызывали на разговор, то только чтобы уточнить какие-то детали. А иногда, Полухин, сам не чурался прийти в мою камеру — некоторые подробности записать или факты сопоставить. Слава богу, что я не курю, а то камера провоняла бы табачищем. Следовать курил, как в последний раз — жадно и часто. Вот нафига люди сами себя травят? По мне так лучше пирожок какой-нибудь скушать. Вкуснее и полезнее намного. Выйду на волю, сразу к Крапивину направлюсь. Одежду отстирывать от этого запаха. И вообще — он мне должен! Их с Ерасылом, в отличие от меня, сразу после опроса отпустили. Свидетелей, на Лубянке, долго не держат, от них сразу избавляются. В хорошем смысле этого слова.
Оглянулся вокруг — нету никого. Ещё ждать — что ли? Надоело. Да и хрям с вами! Я, как узник кровавой гэбни, требую компенсации в размере двойной порции обеда, в ближайшей столовой. Вот нафига меня отпустили так рано? Могли бы после обеда это сделать. Хоть покушал бы бесплатно и по расписанию. Ладно, раз уж решил, то пора идти.
Встал и пошёл. Чемоданчик у меня маленький, а рюкзак на спине совсем не мешается. Так что чапаю по улице и пытаюсь понять, что такое могло произойти. Почему меня не встретили? Но — пока что, все мысли крутятся вокруг неожиданного форс-мажора. Как можно, чего бы то ни было предполагать, если нету никакой информации? Доберусь до горкома там и узнаю. Чего раньше времени панику разводить?
На Маросейке зашёл в знакомую столовую. Меня один знакомый архитектор её показал, в начале девяностых. Мы тогда по индивидуальным проектам много чего строили. А он был как раз большим специалистом в этом деле. Эта столовка тут со времен Нарпита существует. Сразу после революции открылась. Несколько раз внутренняя планировка менялась. Но, одно оставалось всегда — это доступное меню. Первое, второе и компот — всё как обычно. Цена за все очень пролетарская, то есть доступная для любого человека. Дополнительно взял разных булочек и пирожков.
