было, что зря, но крепость задним умом еще никого никогда не выручала…
Стыд жег почище стенок печных, и частило неловко сердце, не от поступка даже, не от дурной слабости своей, а оттого, что валялась перед Русланом в одну веревку одетая.
Он-то, знамо дело, притворился, будто не видел и не трогал ничего, но Фире казалось, что каждое его касание навсегда в тело ее ожогами въелось. Вот так влюбится однажды, пред мужем рубаху скинет, а там повсюду следы княжьих ладоней.
Позорище!
И все ж Руслана хотелось поблагодарить. И за спасение, и за молчание, и за то, что после полудня привал у реки устроил, позволил смыть с себя запах трав, которыми ведьма ее от души натерла, и даже вздремнуть.
Хотелось… но Фира так и не осмелилась открыть рот. Боялась, что вместо добрых слов опять гадость какую ляпнет, ибо самодовольная улыбочка князя так и выпрашивала…
Заговорила Фира, лишь когда снова в путь трогались, и она, подтянувшись в седло, вдруг заметила привязанные сбоку гусли.
– Ты и их от ведьмы спас… – пробормотала удивленно, сама не зная, рада ли этому спасению.
Вроде и да, а вроде и ляд бы с ними да с пером вещим, в оконце спрятанным. Резное деревянное крыло неустанно напоминало о мертвых разбойниках, отчего снова ныло в груди и глаза щипало.
Но Руслан только брови вскинул:
– Кого?
– Гусли.
– А ты разве брала их в избушку?
Брала.
Или нет?
В голове было мутно с самой встречи с лешим, и Фира не могла сказать точно, стягивала ли ремень с плеча. Вот про крестик помнила… как спугнул он хозяина чащи, да как ведьма пыталась его сорвать, а не сумев, лишь рукой махнула, мол, огонь печной, особенный, все по местам расставит.
Фира нахмурилась:
– Не знаю.
– Видать, нет, раз тут они. – Руслан развернул Бурана на восток и бросил через плечо: – Я забрал только тебя да портки твои.
Вот ведь… про портки обязательно надо было упомянуть!
К вечеру поредела чаща, подлеском сменившись, и тропа стала шире, крепче, не петляла почти и уверенно вела к темному облезлому холму, за которым снова разрастались ветвистые дебри и явно ждало что-то интересное.
Важное. Волшебное.
Фира это всем сердцем чуяла и этого же страшилась. Не задавались у них как-то встречи с важным и интересным, а с волшебным – тем паче.
Руслан же без всякого дара тоже что-то ощутил, насторожился, сам спешился и ей велел. Так и шли к пригорку манящему молча, тихо, коней под уздцы ведя. Шли, пока Фира не замерла как вкопанная, а вместе с нею и вороной.
– В чем дело? – недовольно вздохнул Руслан, и она кивнула, подбородком на находку пакостную указав.
То был посох, ничем не примечательный, обыкновенная оструганная жердь, чуть изогнутая в середке, неказистая. И подумаешь, торчит поперек дороги, всякое случается: может, какой старец проходил тут в непогоду, всадил ее во влажную прожорливую землю, да не сумел вытянуть.
А вот венчавший макушку череп – другое дело.
Такой гладкий и белый, что даже в густых сумерках виден отчетливо. Человеческий. Не обглоданный зверьем, а очищенный с трепетом и заботой, как любимое платье или клинок.
Удивительно жизнерадостный череп.
Он скалился и подмигивал светлячком, приютившимся в пустой глазнице, и чудилось, что вот-вот щелкнет зубами и заговорит.
Фира попятилась и мотнула головой:
– Я туда не пойду.
Руслан остановился так резко, что пыль под сапогами взметнулась облаком, а Буран недовольно заржал.
– Что? Ты же сама сказала, на восток!
– Найдем иной путь. Без… – Фира махнула на жердь с черепом, – таких вот украшений.
– Украше…
Руслан наконец тоже его заметил – так бы, глядишь, снес и даже не моргнул, – щеку почесал, прищурился, усмехнулся, а потом и вовсе заржал не хуже коня своего.
– Прости… ох, прости… – выдавил сквозь хохот. – Стриженая да в портках… забываю порой… что ты девица пугливая.
– Я пугливая?!
Фира подбородок повыше задрала, руки на груди скрестила и покрепче ногами в землю уперлась, решив, что теперь уж точно с места не сдвинется. Так и будет стоять и слушать крики бравого князя, который не внял разуму и в чащу потопал.
В чаще таких любят. Будет у нечисти пир.
О том, как сама днесь в печь к оголодавшей старухе угодила, Фира предпочитала не думать. Другое это. К тому же кто ее в ту избу отправил?
– А ты дурак непуганый, раз простого знака прочесть не в силах.
Руслан, все еще посмеиваясь, поближе к жерди шагнул, склонился к мерцающей белой кости, пальцем по ней постучал:
– И что же тут начертано? Не вижу ни одной руны.
– Начертано: «Бегите. Дальше – только смерть».
А может, и не дальше. Может, уже здесь…
Зябко сделалось. Фира плечи потерла и по сторонам глянула, но деревья оставались спокойны, шелестели на ветру едва уловимо, будто засыпали со светилом вместе. И не щерил никто в полумраке зубы, не мелькали меж стволами горящие глаза нежити, не стучали по корням, камням и палым веткам острые когти.
Лес как лес…
– Это просто лес, – вторил ее мыслям Руслан. – И просто тропа, сотни раз сотнями ног хоженная. А это… – он вдруг ухватился за посох, играючи его из земли вытянул и в ладони взвесил, – просто стариковская подпорка. Не съест она тебя. – И вдруг подле Фиры очутился и сунул его прямо ей в руку. – Держи вот…
Никогда бы она не взяла эдакую пакость, оттолкнуть хотела, но пальцы сами собой на изгибе жерди сомкнулись, точно намертво вросли в дерево, и побежала тут же по жилам сила, потянулась, откликнулась, признала родство ведьмовской вещицы. Так что Фира даже не удивилась, когда крутанулся череп на посохе, что игрушка-вертушка, раз, другой, и вспыхнул в глазницах свет, двумя желтыми лучами к пригорку ринулся, рассек вечер да так и застыл в воздухе, подрагивая.
Пальцы жгло не то огнем, не то холодом, но разжать их так и не удавалось, а вскоре Фира и пытаться бросила.
Ибо жжение быстро стало теплом, пробравшимся в самое сердце.
Таким правильным и уютным, что не все ли равно, от чего оно исходит?
– Хороша подпорка, – пробормотала Фира и наконец взгляд от черепа оторвала, настороженная молчанием Руслана.
– Назад, – произнес он и даже попробовал ее за спину себе задвинуть, но не тут-то было.
Фира изогнулась, руку его стряхнула и отскочила – пронзавшие сумрак лучи света подпрыгнули вместе с нею и вновь в пригорок уперлись. Тогда-то она и увидела то же, что и Руслан…
Увидела и обомлела.
Потому что холм, к которому они так стремились, и холмом-то не был. Потому что высь пронзало отнюдь не чахлое лысое деревце, а навершие железной тульи. И тулья эта, поросшая мхом, временем изъеденная, перетекала в необъятный наносник, а уж под ним болтались, путаясь в диких кустах, остатки бармицы[14] и мерцали влагой распахнутые… глаза.
Глаза человека… если бывают люди такими огромными, что одна лишь голова обхватами могла с княжьими хоромами потягаться.
Что это голова, Фира не сомневалась. И рот у нее был (приоткрытый), и уши (торчащие из неопрятных, изломанных седых волос), и пусть бледнели на щеках грибы, пусть проросли под кожу ветви и травы, пусть сплелась борода с корнями деревьев и под землю ушла, а в дырах шелома свили гнезда птицы, все же…
Голова моргнула, резко, стремительно, хотя казалось, что веки ее должны опускаться всю ночь, а потом весь день подниматься. Прищурилась. Хрипнула.
И пошла земля под ногами рябью, задрожала, даже накренилась будто бы.
Захрапел вороной, взвился на дыбы Буран, застучал в воздухе копытами, попытался вожжи вырвать, но Руслан держал крепко, уверенно.
– Приглуши путевик, девка, – загудел мир, заколыхался.
Фиру чуть не снесло порывом ветра, так что пришлось посох снова в землю вонзить да ухватиться за него обеими руками, присесть слегка, пригнуться.
– Ну и кто там ко мне пожаловал? Кто сон мой потревожил? Не вижу, подойдите ближе.
Голова не говорила, пела. Как гора поет перед обвалом, как река – разбиваясь о крутые пороги. И приближаться к чудищу совсем, совсем не хотелось.
Зачем?
Столь дивный голосок и за дюжину верст расслышишь, а они и так уже подошли почти вплотную. Кабы не посох, кабы не череп, и не заметили бы, как шагнули в гостеприимно распахнутый рот…
– Коли не видишь, откуда знаешь, что девка? – прокричал в ответ Руслан,
