в руки: сначала его заняли поляки, потом опять немцы и, наконец, советские войска.
Из Грыфице наш маршрут вел на Камень Поморский. По пути мы несколько раз занимаем оборону в ожидании врага, который может попытаться прорвать окружение. Однако немцы надеялись закрепиться на рубеже Колобжега и морского побережья. Ну что ж, тем лучше для нас! Никто из нас, разумеется, ве думал, что взятие Колобжега войдет в историю как один из славных эпизодов этой войны. С таким же успехом мог войти в историю и Камень Поморский.
Близость моря чувствовалась в воздухе. Местность была ровная, как стол, а вдали на горизонте четко проступала линия берега. Я рассказываю бойцам о славянской истории города Камень Поморский, его вековой принадлежности Польше. По лицам, однако, замечаю, что все они ждут встречи с морем. Вместе с выходом на побережье люди мечтают об отдыхе. Может быть, на этом и войне конец?
— До той деревушки, что на горизонте виднеется, — показываю рукой, — может быть, с километр, не больше. Еще немного, ребята, и отдохнем.
— Последний километр всегда тянется не менее двух, — скептически бросает кто-то.
И что же? Этот скептик и впрямь не ошибся.
Бой за деревню Вжосув продолжался недолго, но был необычайно упорным и кровопролитным. Взяв деревню, мы вышли на берег залива. Однако перед нами возникла новая задача: овладеть островом Волин. Но пока мы переходим к обороне. Наблюдательный пункт устанавливаем на колокольне костела в Камне Поморском. Наша ближайшая задача: не допустить проникновения немецких кораблей и катеров в глубь залива.
Через некоторое время мы переносим наблюдательный пункт в деревню Вжосув на крышу одного из домов. Под защитой широкой трубы, на противоположной фронту стороне крыши, организуем что-то вроде помещения для отдыха командира батареи. Новый ординарец капитана — Митя изобретает все более оригинальные напитки. Чай, например, он кипятит на трофейных спиртовых плитках. Помню, под Бобруйском я разогревал двигатель машины белыми кубиками сухого спирта и чуть насмерть не угорел от этой дряни. А пока суд да дело — есть горячий чаек, благо противник отделен водой, а труба надежно прикрывает от шальной пули. Дежурный наблюдатель скучает, глядя в бинокль.
Стоило мне отказаться выпить чайку с командиром, как на меня посыпались шутливые упреки в нарушении закона товарищества, в зазнайстве и пролом. Соглашаюсь.
— Вот и правильно, сынок. Теперь ты и мой сынок, — радуется начальник.
— Товарищ капитан, — обращаюсь я к нему, — пожалуйста, не называйте меня так. Ведь я уже давно бреюсь, а кроме того, меня так вся батарея, на вас глядя, называет. А я как-никак офицер, да и лет мне уже не восемнадцать. А вы все: сынок да сынок.
— Ну и что? Разве это плохо? А ну-ка, Митя, давай еще по стаканчику…
После взятия города Камень Поморский мы разместили батарею на его окраине, рядом с отдельно стоящим домом у виадука шоссе, ведущего в город. Это был маленький двухэтажный кирпичный домишко с сохранившимися каким-то чудом двумя комнатками на втором этаже. Остальные помещения были непригодны для жилья. Даже удивительно, как сохранились эти две комнаты. Весь двор и малюсенький садик вокруг были усеяны воронками, наполненными дождевой водой. Ни в городе, ни в одной из окрестных деревень ни одного гражданского жителя. Командир батареи и командир взвода управления находились на наблюдательном пункте, время от времени требуя огня.
Мы размещаемся в одной из уцелевших комнатушек, которая была удобна тем, что ее окна, или, правильнее сказать, оконные проемы, выходили на восток. Одно из основных условий безопасности было соблюдено. Дежурный телефонист занял центральную часть квартиры, а мы размещаемся по углам. Есть место и для гостей, тем более что к нам часто заглядывает командир или Хенрик.
Пользуясь временным затишьем, мы приводим в порядок обмундирование, обувь, чиним плащ-палатки, маскировочные халаты, ремонтируем и чистим личное оружие и артиллерийскую технику. Ну и, как положено в обороне, пишем письма и высылаем посылки домой, лечим легкие раны и болезни.
Я вел с солдатами регулярные политзанятия. Вначале мы обсуждали различные вопросы международной обстановки: положение на фронтах, итоги Ялтинской и Тегеранской конференций, проблемы будущих польских границ, говорили о строительстве новой Польши. Затем начинались воспоминания. Один признается, как в начале службы не мог правильно скатать шинель, другой — как заснул под плащ-палаткой, а проснулся под снегом. Потом наступала пора рассказов о письмах из дома, о женах, девушках, работе; люди высказывали свои самые сокровенные мечты, желания, свято веря в их исполнение. Только бы закончить эту проклятую войну…
Незаметно для самого себя я становился все более взрослым, хотя, по правде говоря, мне не пришлось испытать юношества. Этот этап жизни просто прошел мимо меня.
Проходили день за днем — все было спокойно. Были даже возобновлены занятия по строевой подготовке, как в летних лагерях. Я же интенсивно восстанавливал свои небогатые навыки в печатании на машинке, выстукивая одним пальцем списки отличившихся солдат, старшин и офицеров батареи, представлявшихся к наградам.
Вацлав, как всегда, приходил с очередной порцией харчевого довольствия, выкрикивая: «А ну, подходи, кто совести не имеет!» Казначей Бурый тоже, как всегда, не выплачивал денежного довольствия, утверждая, что у него как в китайском банке: не пропадет, но и не получишь. Однако навещал он нас регулярно, как мне казалось, из-за имевшегося у нас трофейного рома. Его коварные намеки не исполнились: стоило нам выйти на берег Эльбы, как он выплатил нам все долги до злотого. Никто не был в обиде, да и зачем нам тогда были деньги? Мы были заняты другими делами.
Внезапно пришел приказ перенести огневые позиции батареи в деревню Грабув. Орудия размещаем на окраине, в густых садах. Сами располагаемся со всем фронтовым комфортом, в домах. Я взял на себя обязанности оборудовать квартиру для командиров. Квартира неплохая, с одним лишь недостатком: патефонные пластинки в доме оказались сплошь немецкими, а Хенрик их терпеть не мог.
Скоро в бой — я это чувствовал. Поэтому в беседе с воинами говорил о верности боевым знаменам наших отцов, о польско-советском братстве по оружию, об ожидавшем нас историческом марше на Берлин. Я говорил им о том, что они должны хранить в памяти такие эпизоды войны, как Подгас — деревушку на Поморском валу, в которой фашисты живыми сожгли более тридцати наших раненых солдат из 4-й дивизии, связав их предварительно колючей проволокой. Напоминаю им о вреде ненужного бравирования, легкомысленной неосторожности.
В один из солнечных дней я с утра отправился в батарею. Настроение было отличное, праздничное. Я с удовольствием предвкушал беседу с друзьями, особенно с Щепеком и Калибадасом. Я заметил,
