— Ага, ага... — кивнула Клавдия, и лицо ее затуманилось, что всегда означало только одно: у Клавки начался активный мыслительный процесс. Одному богу известно, какая революция свершалась сейчас в ее голове!
Мои мысли были гораздо прозаичнее:
— Скажите, а между исчезновением дамы и приездом спецслужб на месте аварии никто не появлялся?
Ульянка не стала упрямиться:
— Было дело. Как только дамочка сбежала, так сразу же возле разбитой машины бомж местный нарисовался.
— Бомж? — переспросила я.
— Ну... Бомж — не бомж... Сантехник это наш был. Его жена выгнала из квартиры, так он в подвале соседнего дома обосновался. Думаю, они с убийцей заодно. По сговору действовали!
Мне показалось, что настало время задать очень личный вопрос. Я некоторое время мялась, как барышня на выданье, а потом не без смущения поинтересовалась:
— Ульяна, а... Я заметила, что у вас проблемы со зрением, извините. Как же вы умудрились разглядеть подробности происшествия? Дамочка, маскирующаяся под бомжиху, сантехник, тоже бомж практически... Пятый этаж все-таки, а вы без очков.
— Кто сказал, что я с пятого этажа наблюдала? Я вызвала, кого надо, и бегом бросилась на улицу. Так что, можно сказать, я — самый главный свидетель!
— А бомж-сантехник? — удивилась Клавка.
— Так он пьяный был. Наверняка ничего не помнит, а когда протрезвел, решил, наверное, что сон видел. Его милиционеры (это слово Ульянка произнесла с легким оттенком презрения, что-то вроде «милиционэры») даже допрашивать не стали — бесполезно!
— А с вами мен... милиционеры говорили? — полюбопытствовала я.
— Ну, разумеется, — снисходительно ухмыльнулась Ульяна. — Очень симпатичный мужчина в форме. Капитан, кажется, я в званиях не разбираюсь. Между прочим, он оказался тонким ценителем поэзии. Я ему тоже свои стихи читала!
Бедный капитан! Честно говоря, мне с трудом верится, что сотрудники правоохранительных органов разбираются в лирике, тем более, как выразилась Ульянка, являются тонкими ее ценителями. А прослушивание Ульяниных стихов наверняка отбило у мента любовь к литературе в принципе.
Что ж, вечер встречи можно считать оконченным. Выразив надежду, что поэтесса добьется несомненных успехов и на детективном поприще, мы покинули Ульяну, чему и я, и Клавдия были несказанно рады — по двум причинам. Во-первых, от дыма дешевых сигарет уже першило в горле и слезились глаза, а во-вторых, совершенно очевидно, что назревал момент, когда Ульянке пришло бы в голову заняться чтением вслух своих ранних творений.
— Ну, что скажешь? — приплясывая от мороза на трамвайной остановке, спросила Клавка.
— Фантазия у девушки богатая, — повторила я мысль, высказанную ранее Жанке.
— Это понятно, а по делу? — не унималась сестрица.
— Хм! Внимательно выслушав Ульяну, я лишь утвердилась в этом.
— Думаешь, ей нельзя верить?
— Почему же? Хронологию событий, во всяком случае, она изложила вполне толково. И знаешь, что? Нам надо исправить досадный промах, допущенный ментами.
— Первый раз, что ли? А что за промах?
— Они не стали говорить с сантехником-бомжем, а мы не побрезгуем...
— Фу! — сморщила нос Клавка.
— И ничего не «фу»! Беседовать будем завтра с утра, пока он еще не опохмелился. Такие люди, знаешь ли, очень разговорчивы по утрам, особенно если явиться к ним с «лекарством».
Клюквина равнодушно пожала плечами, что, должно быть, означало: нынче вечером ты начальник — я дурак, тебе и карты в руки.
Поздно вечером позвонил Брусникин. Я сперва подумала, что Салтыков уже доложил супругу о нашем нездоровом интересе к базе данных, но нет, обошлось. Димка пожаловался на тоску, одолевшую его вдали от меня, выразил надежду на скорую встречу и, пожелав спокойной ночи, отключился.
— Спать, — велела я сама себе и с удовольствием отправилась выполнять приказание.
Ночью мне снились чемоданы. Большие и маленькие, старые и новые, дорогие и не очень... Они буквально преследовали меня по пятам, я убегала, но, как это часто бывает во сне, ноги плохо слушались, и в конце концов пришлось проснуться, чтобы прекратить этот кошмар.
Оказалось, что проснулась я ни свет ни заря. Даже Клавдия, всегда встававшая с первыми петухами, еще сладко спала в своей девичьей кроватке, чему-то блаженно улыбаясь во сне.
— Жалко будить, но надо, — вздохнула я, с сочувствием глядя на сестру. — Иначе сантехник успеет опохмелиться, и тогда от него не добьешься ни слова.
Клюквина долго не хотела просыпаться. Она мычала, ворчала, брыкалась, ругалась матом, но все-таки после многих пинков и уговоров открыла глаза:
— И отчего тебе не спится? Вроде и на работу сегодня не надо, а вскочила раньше меня.
— Вставай, труба зовет! Пора в подвал, к сантехнику!
— Могла бы и без меня сходить, — пробубнила себе под нос Клюквина.
— Не могла бы. Без твоей моральной поддержки я ни шагу не могу ступить...
Моя доброта нынче зашкалила за абсолютный максимум: пока Клавка плескалась в душе, я приготовила завтрак. Впрочем, приготовила — сильно сказано. Кофе, бутерброды с колбасой и по пластиковой бутылочке питьевого йогурта — вот и все удовольствие, но я все равно чувствовала себя героем дня. Оценка моего трудового подвига в устах Клавдии звучала примерно так:
— Хм... Ого! Прогресс налицо. Глядишь, скоро научишься и омлет жарить. Вот пупсику твоему будет радость!
— Будешь язвить, насыплю тебе в кофе стрихнину! — прошипела я.
Неразборчивое мычание послужило мне ответом.
...Всю дорогу до подвала, в котором обитал бомж-сантехник, Клавдия употребила на воспитательный процесс. Надо признаться, много нового я услышала в свой адрес, а также в адрес самых великих педагогов. Наверное, они переворачивались в гробах, слушая нелестные отзывы потомков, ярким представителем которых являлась моя сестрица, совершенно не почитавшая авторитетов, о своей деятельности. Впрочем, все обошлось: нам не явились призраки на Макаренко, ни Песталоцци, ни Ушинского, ни даже Медынского. По дороге мы приобрели лекарство для сантехника. Разумеется, не в аптеке, а в круглосуточном супермаркете. Пол-литровая бутылка водки должна была облегчить пробуждение «объекта», а также развязать ему язык.
Ступеньки, ведущие в подвал, обледенели. Нельзя было спуститься по ним, не сломав себе шею. Мы с Клавдией на миг замерли в замешательстве, но зоркий глаз Клюквиной обнаружил ведро с песком неподалеку от крыльца. После нехитрых манипуляций, призванных облегчить нам путь, мы уперлись носами в полуоткрытую дверь. Открыть ее, впрочем, как и закрыть, было невозможно, потому что между косяком и собственно дверью образовался довольно значительный сугроб. Оставалось загадкой: как человек нормального телосложения может проникнуть внутрь помещения? Нам это удалось лишь потому, что мы с Клавкой отличались повышенной субтильностью.
