впечатлился! — хохотнул Митя. — Только имей в виду, Алексей, я тебе ничего такого сейчас не говорил. Сам дальше все думай. На то тебе и голова дана, а не только для того, чтобы на ней волчий хвост носить. Я тебе, кстати, это и раньше уже говорил, да ты как-то не слушал. А по поводу Москвы все же не забудь к нам заглянуть, у меня папенька любит шикарные большие балы и приемы закатывать. Очень, знаешь ли, там много разных полезных людей бывает. Не все же тебе в этих зеленых егерях прозябать. Подумай лучше о гвардии, Егоров, мой тебе добрый совет. Да и барышень там много всяких интересных съезжается. Ты-то у нас теперь завидный жених, как-никак при получении такого вот ордена аж в потомственное дворянство из служивого личного переходишь. Можно очень даже неплохую партию с какой-нибудь из дочек генерала устроить. А солдаты, за которых ты так трясешься, что? Они и в столичных полках тоже есть, все такие же мужики, как и эти, только вот в мундирах получше, а все так же дураки дураками.
— Солдаты есть сама плоть и кровь нашей армии, Митя, — Лешка с прищуром посмотрел на поручика. — Солдаты своим штыком, потом и кровью добыли победу, пусть и под командой у офицеров. И если бы я за них так, как ты говоришь, не трясся, так и не стоял бы тут, а лежал где-нибудь под Бендерами, Журжей, Шумлой или Варной. Каждому свое, граф Толстой, кому-то в егерском доломане по горным перевалам карабкаться, а кому-то в гвардейских мундирах на балах и парадах блистать.
— Ладно, извини, не обижайся ты на меня, — вздохнул Митя. — Я же хочу как лучше для тебя, жалко мне, хороший ты офицер и товарищ надежный.
— Да брось ты извиняться, — усмехнулся Алексей. — Какие могут быть у меня обиды. Ты ведь и сам гораздо лучше, чем, вон, хочешь казаться. За меня не поленился похлопотать, когда узнал, что на перевал майора Сулина с карательным приказом Каменского послали. Всех, кого нужно, на ноги поднял, а так бы неизвестно, как дальше там все сложилось. Так что должок у меня перед тобой.
— Ну ты и наговоришь, Алексей, должок! — взмахнул тот рукой. — Мы же с тобой сослуживцы, боевые офицеры. Другу дружке нам нужно помогать. Вот приедешь ко мне в имение или хоть в московский, а хоть и санкт-петербургский дом, вот там мы с тобой погуляем и повеселимся. Покажем этим шаркунам, пороха не нюхавшим, что значит настоящие, боевые офицеры!
— Пока-ажем, — улыбнулся Егоров. — Еще как покажем, Митька.
— Ну и хорошо, — вздохнул тот, оглядывая заваленный бумагами стол. — Ладно, работать мне нужно. На вечер большое заседание назначено, всех полковых командиров собирают с отчетными сведениями, а у меня еще тут ничего не разобрано. И это вот еще по поводу твоих солдат, коли они тебе так интересны. Казна наша немного задержалась, но вот-вот и для них по случаю виктории премиальные деньги тоже подойдут. Вроде бы как по десять рублей на рядового и по пятнадцать на капрала их полагается, ну и дальше там, по унтерам еще выше, только я вот не помню уже, кому и сколько причитается. О да, кстати! И еще поговаривают, что императрица выразила желание отчеканить для всех нижних чинов, кто участвовал в войне, наградную медаль в честь Кючук-Кайнарджийского этого мира. И что называться она будет ПОБЕДИТЕЛЮ при шикарной Георгиевской ленте! Якобы всех, кто только в живых из солдат остался, теми самыми медалями наградят. Хотя не знаю, правда ли то? Это же более сотни тысяч их ведь тогда надобно будет казне чеканить. Сколько же серебра на них изведут? — и он неодобрительно покачал головой.
Глава 8. На Буг!
Здесь, за Свиштовым, на холме, откуда было видно, как широкий Дунай расходится на два рукава, как раз и было то место, куда стремилась пятерка всадников.
— Ну вот мы и приехали к вам, родные, — Лешка погладил два стоявших рядышком, чуть покосившихся деревянных креста. — Вот уже третий год, как вы от нас ушли. Война эта закончилась, а нам уже пора уходить в Россию. Мы вас всегда будем помнить, братцы-егеря. Дядька Никитич, спасибо тебе за все. Если бы не ты, даже не знаю, наверное, и меня бы тут сейчас не было. Ты был мне как отец. Отто Карлович, твои отменные штуцера отомстили за вас убийцам, а внук твой стал настоящим оружейным мастером. Анхен, девочка моя зеленоглазая, ты всегда будешь в моем сердце, родная. Как бы там ни сложилась моя жизнь дальше и с кем бы ни свела меня судьба, но ты моя первая и самая настоящая любовь, которая никогда не забывается. Прощай, Анхен, прощай, Никитич, прощайте, братцы-егеря, я буду вас помнить всегда, сколько бы ни было мне отмерено в этой жизни!
Рядом стояли Курт, Макарыч, Федор Лужин и Тимофей, их губы тоже что-то шептали. Каждый из них здесь, на этом холме, сейчас прощался с кусочком своей жизни и с дорогими ему людьми.
— Поедемте, вашбродь. До Журжи еще затемно нужно успеть возвернуться, — Макарыч тронул за локоть Алексея.
— Прощайте! — Лешка широко перекрестился и поклонился каждой могиле. — Какой здесь красивый вид, Макарыч, ты только погляди, — кивнул он на реку. — Будем ли мы еще когда-нибудь здесь? Доведется ли вообще сюда прийти? Ладно, пора. Седлайте коней, заночуем в крепости, а потом на Бухарест спозаранку выедем.
Двадцатого января на северном тракте головой в сторону Ясс и Фокшан выстраивался весьма необычный обоз. На дюжине саней громоздилось уложенное в рогожные мешки военное имущество, а вокруг него все суетилась тыловая команда во главе со Степаном Усковым. Тут же позвякивал своими железяками и оружейник Курт. А на двух самых крайних упряжках восседала вся семья Милорадовичей. Лешка обошел каждую повозку и самолично проверил укладку.
— Вот здесь подтяни, — указал он широкоплечему Кудряшу на куль со связкой новых шинелей. — С таким трудом только вот недавно все обновили в интендантстве, а сейчас не хватало еще растерять все по дороге!
— Ну, как нога, Савельич, не ноет? — поинтересовался он у закутанного в тулуп возничего.
— Да не-ет, — тряхнул тот головой. — Это я ведь, вашбродь, сдуру тогда наскакался, на радостях. Говорили же мне, пню трухлявому, потихоньку эту протезу расхаживать. Ну а я словно бы пьяный от счастья был. Как же, снова нога на месте, вон, оказалась! Значит, не пропащий я еще совсем человек, — и он постукал по сапогу, одетому на протез.
— Ну-ну, — кивнул
