другого, мне уже 22 года, и я давно совершеннолетняя.
— Гм... это я знаю. А как ты думаешь, отцовское благословение ничего не стоит, а?
Вместо ответа Маня в свою очередь спросила:
— Отчего, папаша, вы так вооружены против Феди и не хотите согласиться на наш брак?
— Потому, что твой Федя вертопрах, кутила, избалованный, у него на дню семь пятниц... сегодня любит, завтра разлюбит, а послезавтра или совсем выгонит, или сам уйдет.
— Неправда, он вовсе не такой, каким вы его рисуете, он прежде всего добрый и честный, а что если он теперь кутит, так ему другого и делать нечего, а когда он женится, вы все его не узнаете.
— Уж не ты ли его исправишь? — усмехнулся Господинцев.— Эх, дочка, не по плечу ношу берешь, поверь моей опытности, кто раз с пути сбился, тому дороги не найти, все равно что Филипп, уж чего, чего с ним ни делали, а как пошел, так и кончил.
— Вот для того, чтобы с Федей не случилось того же, что с Филиппом, я главным образом и выхожу за него замуж, я сама боюсь, если он будет продолжать вести такую жизнь, как ведет, — он погибнет.
— А теперь ты пропадешь. Ну да, видно, тебя не урезонишь, делай как знаешь, помогай тебе бог, а только еще раз скажу, лучше бы было, если бы ты за Алексея Александровича пошла, поверь отцу — худого не посоветует.— Он встал и собрался уйти, но медленно, ожидая ответа. Маня, молча, отрицательно покачала головой. Старик с минуту постоял перед нею, вздохнул и, понурясь, вышел из комнаты.
— Ступай, мать, может, ты ее урезонишь, — шепнул он жене. Та покорно пошла к Мане, но вместо того, чтобы уговаривать ее, порывисто обняла ее голову и зарыдала.
— Что вы, мамаша, точно покойницу меня оплакиваете, — с досадой воскликнула Маня, отводя ее руки от своей головы,— неужели вы думаете, я так уж глупа, что не могу сама понимать, что для меня лучше, что хуже.
— Маня, не сердись,— ласково прошептала старуха,— но чует мое сердце, ты будешь несчастлива.
Маня вспыхнула, хотела ответить, но удержалась.
Всю ночь не спала Маня и все думала. Потом она мне сама созналась, что с того самого момента, как я в объяснении с нею напомнил ей о Филиппе, мысль о нем не покидала ее. Какой-то внутренний голос говорил ей, что, если она теперь отвернется от меня, со мною случится то же, что и с ним.
VIII
«Филипп», как попросту звали его все знакомые во дни его падения, или Филипп Ардальонович Щегро-Заренский, как величался он в те счастливые для себя дни, когда на стройной, гибкой фигуре его красовался изящный мундир одного из блестящих полков, происходил из аристократической семьи.
Отец его был действительный тайный советник, сенатор, занимал несколько почетных и видных должностей, дававших ему огромное содержание. Он умер в тот самый год, когда Филипп, окончив курс в одном из высших военноучебных заведений, вышел в кавалерию. После смерти отца Филипп получил большое состояние, и так как старик при жизни держал его довольно строго, скупо выдавая ему на самое необходимое, то он, как вырвавшийся на волю школьник, пустился в отчаянный кутеж. Он был очень красив собой, высокого роста, стройный, с большими черными глазами и слегка вьющимися волосами, цвета воронова крыла, смуглый, с румянцем во всю щеку и маленькими усиками стрелкой. Женщины были от него без ума, и женщины же его погубили.
На третий же год по выходе в полк Филипп случайно встретился в Павловске, на музыке, с одной особой. Это была жена какого-то военного доктора, недавно переведенного в Петербург, и, как говорят, замечательно красивая собою, но особа с наклонностями акулы. Филипп по уши влюбился в эту особу, та отвечала ему тем же. Почти год продолжалась их связь и велась так скрытно, что никто и не подозревал и меньше всех муж,—Филипп был на верху блаженства. Однажды офицеры играли в карты в зале своего полкового клуба. Филипп был тут же. Вдруг в залу входит муж его пассии. Надо заметить, что это был мужчина колоссального роста и из себя богатырь. Увидев между играющими Филиппа, он поспешно подошел к нему.
— Филипп Ардальонович,— начал он своим громким, раскатистым басом,— мне бы надо вас кое о чем спросить.
— К вашим услугам,— поднялся Филипп, инстинктивно догадываясь, что доктор пришел неспроста. Товарищи офицеры с любопытством окружили их.
— Я пришел спросить вас, как честного, порядочного офицера,— продолжал доктор тем же ровным и спокойным басом,— в связи вы с моей женою или нет?
— На это я вам не могу ответить,— покачал головой Филипп.
— Почему?
— Потому, что на такие вопросы не отвечают, если же вы считаете себя оскорбленным, я к вашим услугам.
— Так, стало быть, вы не желаете отвечать.
— Нет.
— Первый раз спрашиваю: ответите вы на мой вопрос или нет?
Филипп покачал головой.
— Второй раз?!
Тот же жест со стороны Филиппа.
— Третий и последний. В таком случае, вот же тебе, блудливый мальчишка! — и, раньше чем кто успел опомниться, в зале раздался хлеск звонкой пощечины. Удар был так силен, что Филипп едва устоял, толкнувшись спиною и головой о противоположную стену. Он так растерялся, что пришел в себя только после того, как доктор вышел из комнаты.
На другой же день Филипп должен был подать об увольнении из полка, он послал к доктору вызов, но тот отвечал: я не идиот, чтобы подставлять свой лоб под пулю — и не пошел.
Филипп покинул Петербург. Его любовница, жена доктора, последовала за ним, доктор тем временем затеял бракоразводный процесс против своей жены. Вот тут-то и сказались ее волчьи инстинкты. Сознавая, что муж наверно выиграет процесс и таким образом она останется ни с чем, хитрая женщина начала высасывать из Филиппа все, что можно. Она увезла его за границу и целых два года как присосавшаяся пиявка не отставала от него, пока он наконец, измученный нравственно, почти без гроша денег бежал от нее, оставив ее в Париже.
На беду, у него случилась какая-то история, довольно грязная, дошедшая до сведения русского консула. Из аристократических родственников и знакомых Филиппа никто уже не пожелал принимать его у себя; с год побился бедняга, тщетно стараясь пристроиться к какому-нибудь делу, наконец не выдержал, махнул на все
