определенные пейзажи его любимого Клермона, «где пастбища венчают вершины холмов, а виноградники покрывают склоны, где виллы возвышаются среди равнин, а крепости громоздятся на скалах, то там, то тут леса и поляны, а реки омывают крутые берега…»132.
Сидоний стал епископом в 471 году. Ведь в условиях V века для того, чтобы вести за собой местную общину, необходимо было стать ее епископом: лишь сплоченность христианской общины могла обеспечить связь местного аристократа с зависимыми от него людьми. И престиж недавно построенных базилик и гробниц мучеников поддерживал моральный дух в маленьких городах на юге Галлии.
Парадоксальным образом распространение монашеского движения упростило щекотливый процесс превращения сенатора в епископа. Монашеские общины на Леринских островах, в Марселе и других местах были переполнены благородными беженцами из раздираемой войной Рейнской области. Благодаря этим обителям духовенство Южной Галлии пополнялось людьми благородного происхождения и высокой культуры. Трогательная вера в то, что святой человек ходатайствует за простого грешника, позволила Сидонию спокойно относиться к своим ошибкам, пока он был мирянином. А идея монашеского призвания, вместо того чтобы привести его к полному отрицанию мира, лишь утвердила в Сидонии и людях его круга трезвую мысль, что всему свое место и время и что в старости приходится брать на себя духовную ответственность. Остепенившись и создав свои семьи, Сидоний и его друзья вступали в ряды аскетичной геронтократии кафолической Церкви. С собой они забирали искренние воспоминания о хороших обедах, о ночных службах мученикам, переходивших в утренний fête champêtre133, и о вместительных личных библиотеках, где труды отцов Церкви занимали неприметное место на женской половине.
И тем не менее, став епископами, такие землевладельцы, как Сидоний, совершили тихую революцию, благодаря которой сельская часть Галлии стала христианской и латиноговорящей. Их медленная работа по христианизации сельского населения в конце концов привела к смене разговорного языка – с кельтского на позднюю латынь. Отсюда двойное движение, которое наблюдалось по всему Западу. Классическая культура становилась понятной лишь сужавшемуся кругу избранных. Города Галлии едва ли могли обеспечить достаточный уровень образования: век спустя после того, как Авсоний и его коллеги выпустили тысячи классически образованных молодых людей из преуспевающего университета в Бордо, изучение латинской литературы велось лишь в нескольких частных библиотеках больших сенаторских вилл. Классическое образование перестало быть достоянием любого состоятельного человека, оно стало знаком отличия узкой олигархии. Когда представители этого узкого круга аристократии ученых людей в конце V – начале VI века вступили в Церковь, классическая риторика достигла непревзойденного великолепия. Когда епископы встречались в торжественных случаях или писали друг другу, в них пробуждался «высокий стиль»: этот плавный поток «отполированных, как оникс» фраз был бы так же непонятен для любого современника вне их круга, как он непонятен нынешнему читателю. Письма и jeux d’esprit134 таких епископов, как Авит Вьеннский (ок. 490–518) и Эннодий Павийский (513–521), риторика эдиктов, составленных Кассиодором, – типичные плоды этого движения. Лишенные своих привилегий и части имущества, пострадавшего от конфискаций, находящиеся под управлением чужаков, сенаторы Запада своей страстной любовью к вычурной латинской риторике демонстрируют твердое намерение выжить – и показать, что они выжили.
Но, будучи епископами, они должны были поддерживать моральный дух своей менее образованной паствы. Для этого они использовали более скромный стиль. Так, VI столетие в Галлии – это век житий святых, написанных на простой латыни. Обычно мы помним Григория Турского (538–594) как автора «Истории франков», скандально известной своими яркими описаниями отвратительных интриг, затевавшихся как франками, так и римлянами при меровингском дворе. Но гораздо ближе подойти к пониманию Григория помогают написанные им жития великих святых – покровителей Галлии. Здесь мы видим персонажей, близких его сердцу: внушающую благоговение небесную аристократию – как и он, ее представители непреклонны в воздаянии, но, как и он, они всецело поглощены мельчайшими обстоятельствами жизни обычного человека в городе и сельской местности.
Такое укрепление местных связей во всех провинциях сделало Италию «географическим понятием», которым ей и суждено было остаться. Север и Юг на тот момент уже разительно отличались друг от друга. Епископы и землевладельцы Севера давно привыкли к присутствию военного варварского правительства. Они чувствовали себя как дома при дворе Одоакра (476–493) и, позже, при дворе Теодориха в Равенне. Пересечь Апеннины означало попасть в другой мир, где королевский двор был далеко-далеко, а прошлое вездесущим. В Риме огромные христианские базилики и яркие воспоминания затмевали настоящее. Двойная олигархия сенаторов и клира – теперь тесно связанных между собой – поддерживала полную изоляцию блистательного города. Что характерно, Сенат снова получил право чеканить монеты, которого он был лишен с конца III века. Как только в 476 году западные императоры были свергнуты, портрет императора аккуратно сменили на изображение Ромула и Рема, которых вскармливает волчица, и девиз Roma invicta – «Непобедимый Рим». Таким образом, романтическая идеология Roma aeterna заполнила вакуум верховной власти, возникший с окончанием легитимного римского правления в Италии. Мы видим «Римлян из Рима» конца V и начала VI века на консульских диптихах: напряженные фигуры консулов, непомерно маленькие на фоне огромной фигуры Ромы.
В своей фамильной библиотеке сенатор Боэций (ок. 480–524) мог приобщиться к интеллектуальному богатству, основание которого было положено еще в период латинского ренессанса IV века. Боэций заложил основания средневековой логики, опираясь на книги, которыми владели еще его прапрадеды; его «Утешение философией» до сих пор озадачивает нас: как твердо придерживающийся христианства римский аристократ VI века, находясь пред лицом смерти, мог искать утешения в дохристианской мудрости древних. Теодорих казнил Боэция по обвинению в измене в 525 году: этим он нанес ловкий удар по наиболее выдающемуся и, таким образом, наиболее изолированному члену враждебной группы. Гордый и одинокий Боэций пошел на смерть за то, что слишком хорошо жил жизнью, которая сохранила все римское – все, кроме императора.
После 533 года римский император вернулся на запад Средиземноморья. Армии Юстиниана покорили Африку в 533 году одним ударом; в 540 году его полководец Велизарий вошел в Равенну. Успехи военных кампаний Юстиниана были сведены на нет из‐за возобновившейся персидской угрозы (в 540 году), из‐за ужасной чумы, которая неистовствовала в мире (с перерывами) с 540 года, и из‐за падения дунайской границы под ударами первых славянских вторжений в 548 году. Тем не менее римляне продолжали править в Равенне, Риме, Сицилии и Африке еще несколько столетий.
Неожиданная интервенция имперских армий оказалась серьезным испытанием для относительно сильных, но разрозненных групп римского общества в Италии и Африке. Для сенаторской аристократии повторное завоевание Юстиниана было катастрофой. Восточный самодержец,
