было жаль уезжать. Этот дом стал важной частью. Важной частью моей истории. Важной частью меня. Был вечер. Я успела упаковать вещи, но мне не спалось. Спустившись на кухню, я налила чаю и вышла через заднюю дверь во двор. В доме напротив горел свет. Я вспомнила, как какие-то русские год назад переезжали туда. Я подошла к железной ограде. Ограда была высокой, и огромный зеленый куст обнимал ее до самого верха, отгораживая двор от улицы. Большой паук сплел свою паутину прямо на этой ограде, и она переливалась в свете ночного фонаря. Вечер был теплый. Я подняла глаза и увидела темное синее небо, блистающее звездами. В городе вы не увидите такое небо. Ни в Лондоне, ни в Москве. Столько здесь было всего хорошего со мной. Какое прекрасное теплое место этот дом. Мне жаль уезжать из него. Но мне пора. В небе блестящим огоньком двигался самолет. Кто-то еще летит к переменам в своей жизни.
Утром следующего дня я встала пораньше. И к десяти уже стояла около двери моего нового общежития на Черри Хинтон. Домик был небольшой, но уютный. К моему удивлению, проживали здесь только мальчики. И, к тому же самому удивлению, в общежитии было удивительно чисто. Мои новые соседи по-джентельменски отдали мне в полное распоряжение ванную внизу. Кухня была большая и прекрасная. В общем, новым домом я осталась полностью довольна. Между лестницей, ведущей наверх, и кухней был маленький коридор, выполнявший также роль общей гостиной. Там были диван, телевизор, столик, светильник и еще оставалось даже немного места, чтобы там могли уместиться несколько гостей. В первый же день я заметила чей-то чемодан, стоящий около дивана. Чуть позже пришел японский мальчик и растянулся на диване, будто находился у себя дома. Сначала я не заострила на этом внимание. Но позже, поведение мальчика показалось мне чуть странным. Особенно, когда он открыл чемодан и стал разбирать вещи, лежавшие в нем. Разве нельзя было это все делась в своей комнате, думала я?
На следующий день же выяснилось, что у мальчика комнаты нет. Он просто живет на диване в гостиной. Что все, в свою очередь, тщательно скрывают от смотрительницы общежития…
– Я отсюда никуда теперь не съеду! – говорил мальчик. – Только если домой. Надоели эти хост фемили жутко. В первой меня кормили одной пиццей. Да, только пиццей. Каждый день. Вот этой, самой дешевой за два фунта из Теско. После меня поселили к каким-то африканцам. Еда там была еще хуже, потому что была вся страшно острая. А душа нормального у них вообще не было. Он был во дворе и нужно было ждать, когда вода в нем нагреется. Но это еще ничего. Одному моему другу в семье разрешали мыться только раз в четыре дня. От них я, конечно, уехал тоже. И в нормальную семью. Они были хорошие, вежливые англичане. Кормили нормально. А в гостиной у них был огромный телевизор, и крутая игровая приставка у них была. Мне все нравилось. Но неделю назад, они сказали, что уезжают в отпуск и мне нужно срочно от них съезжать. В школе сказали, что найдут мне новую семью. А я уже сыт этими семьями. И мест в общежитиях нет. Так что достало меня все. Лучше буду жить здесь на диване до конца курса. А вещи я днем обычно отношу в комнату к Марселю, чтобы никто не видел. Только никому не говори, что я здесь живу. А то меня опять в семью выселят.
И таких вот рассказов в общежитии оказалось много. Кого-то травили перченой едой, кому-то не разрешали пользоваться ванной, чьи-то семьи специально не указывали наличие у них домашних животных, а студент, страдающий аллергией, попадал в очень некомфортную, а иногда и опасную для себя ситуацию. Мне рассказывали про семью, в которой жило сразу шесть кошек. В другой было столько же маленьких детей. Вообще, я лично люблю кошек и неплохо отношусь к детям, но стоимость проживания в семье в среднем в 2013–2014 годах равнялось 150 фунтам в неделю. Да и вообще, человек, находящийся далеко от дома, в незнакомой стране имеет право за свои деньги находиться в комфортных условиях.
Проще говоря, как оказалось, в проблемах своих я была не одна. Общежитие на Черри Хинтон оказалось очень теплым и приветливым местом.
Розовые майки
Не знаю, писала ли я раньше, наверное, нет, но когда-то, еще в школе, я очень любила розовый цвет. У меня было, наверное, розовое – все. Розовые сумки, розовые ручки, розовые тетрадки, розовые игрушки, розовые брюки, розовые кофты, розовые куртки, розовые шапки, вещи всех возможных тонов и оттенков розового. Считается, что розовый – цвет надежды. Наверное, просто в том возрасте я еще на что-то надеялась и во что-то верила. То время давно прошло, цветовая гамма моих предпочтений в одежде изменилась, но розовый так и остался каким-то важным и значимым обозначением. Какой-то дурацкой меткой «мое» в моей голове. Так вот, о майках… Когда кто-то очень важен для тебя и даже не просто важен как нравится; а важен гораздо больше, чем весь остальной мир вокруг. Так вот, когда такое случается, ты замечаешь каждую мелочь в этом человеке. Каждая деталь важна для тебя. Каждый шаг объекта обожания запоминаешь, каждое слово анализируешь. За свое пребывание в Кембридже я успела выучить всю одежду, которую носил Джейк. И постепенно стала замечать, что могу ее угадывать.
Не знаю, может быть, мне просто казалось, что это так. Может быть и не казалось. Но когда я заметила, что могу делать это, угадывать в чем Джейк придет сегодня на работу, я придала этому огромное значение. Будучи уверенной, что это еще одно доказательство нашей с ним уникальной связи друг с другом. Елена говорила, что у меня с ним хороший контакт, что я могу развиваться в этом направлении. То есть могла бы заняться экстрасенсорикой. Вот я и «развивалась». А Джейк все также удостаивал меня только поверхностным дружеским вниманием. И я снова не знала, как с этим быть. Угадывать удавалось. И особенно хорошо угадывались розовые майки. Я заметила, что каждый раз, когда происходит какое-то значимое событие для меня, он надевал майку именно этого цвета. В дни, когда я писала проверочные тесты, когда сбывались сны про него, когда я перешла все-таки в его класс, майка на нем была неизменно розовая. Это нравилось мне. Игра, которую я изобрела себе сама, меня очень развлекала. Я стала и сама одеваться в цвет ему. И, как ни удивительно, в большинстве случаев
