Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
никто не заглянет в глаза. Может, еще черный крест на грудь повесить?
Она подумала и не стала. Этот манок прибережет для другого раза.
Разумеется, она понимала, что ту историю надо вынуть из мозга и забыть раз и навсегда. Но как? Как прогнать видение страшной «серой обезьяны», нависающей над распятым белым телом, безжизненным, растерзанным? Как стереть кошмар в виде убегающего безобразного существа с повисшими вдоль тела длинными руками?
Газеты тогда написали, что в один день были убиты сразу три женщины, родившиеся в один день. Шестого числа шестого месяца шестьдесят шестого года. Разумеется, она сразу поняла, что убийства были ритуальными и «число зверя» сыграло в этом значимую роль. Но почему три, а не шесть? В чем логика убийцы? Вырезав на груди жертвы зигзаг молнии, он, несомненно, призывал дьявола. Потому и крикнул «давай», что ожидал его явления. Но почему три? Означает ли это, что большего ему совершить не позволили? Она надеялась на это, ежедневно просматривая газеты, однако сообщений о поимке преступника не последовало. Ни в то лето, ни после. Впрочем, через три года они с Мережковским уехали в Петербург, и она приказала себе забыть. И вот. Оказалось, что все эти годы она с мистическим, потаенным ужасом ожидала повторения этой тройки шестерок.
Зачем? Почему? И главное — для чего?
Десять лет назад она не рассказала о случившемся родным. Лишь сестре Татьяне, с которой взяла клятву молчать.
Когда окончательно пришла в себя, записала в дневнике, что жизнь непереносимо ее оскорбляет и она умирает, потому что не умеет не страдать.
Никто не догадался бы, о чем она, да и не нужно, чтобы догадались. Видение «серой обезьяны», стоявшей в ту минуту перед внутренним взором, столь непереносимо, что она не в состоянии облечь свой деймос в слова.
Зинаида в последний раз взглянула на себя в зеркало и осталась довольна. Маска удалась. Сильфида — вот кем она предстанет сегодня перед равнодушными поначалу зрителями, чтобы через некоторое время они пали к ее ногам.
Сегодня у Суворина она будет царить и властвовать!
Мережковский был в кабинете и, хмурясь, вычитывал текст только что законченной статьи. На жену он взглянул мельком.
— Зина, вот послушай…
— Дмитрий, пролетка ждет у парадного.
— Ты же не любишь приходить вовремя.
— Прием уже начался. Мы войдем, когда все будут в сборе.
— Так ты будешь слушать?
— А ты будешь переодеваться?
— Незачем.
— Ну коли так, ступай за мной.
— Я хотел еще поправить кое-что, пока не забылось. Удачная фраза, вот, сама посуди.
— Дмитрий!
— После скажешь, что вышло слабо, путано и скучно.
— Скажу непременно, но сейчас я думаю только о холодном «Мадам Клико».
— Опять холодное?
— Дмитрий, не зуди.
И пошла вперед, не сомневаясь, что муж, ворча и качая головой, плетется за ней, стараясь отряхнуть пепел со своего старого сюртука.
А поздно ночью, вернувшись из гостей, она совершенно неожиданно для себя самой напишет письмо матери в Тифлис и невзначай попросит прислать почтой июньские газеты за следующую после шестого числа неделю.
Мама, немало удивившись, вышлет, и Зинаида узнает, что ни в Тифлисе, ни в окрестностях, ни вообще в Грузии никаких преступлений, подобных тому, что она видела, не случилось.
Значит ли это, что все закончилось?
Или ad continuandos?
Ответа на этот вопрос не было, да и быть не могло, поэтому Зинаида в очередной раз дала себе слово, что больше никогда не будет возвращаться в тот давно минувший день.
Однако, как и прежде, выполнить это обещание ей было не суждено».
Он остановился и немного посидел с закрытыми глазами.
Все-таки зачем вновь и вновь его возвращают в эту точку?
Где-то вдалеке послышался звук проезжающей машины. Свечи мигнули и задрожали.
Значит, причина есть.
Он содрогнулся всем телом и снова устремил взгляд на монитор.
«Новый, двадцатый век уже успел приесться. Как, впрочем, и новый, уже шестой год тысячелетия.
Зинаида Николаевна забралась на подоконник и свесила ножки.
Минул всего месяц. Лишь недавно дворник наконец вынес вон обсыпавшуюся елку, а праздника как не бывало.
Она посмотрела в окно. Вдалеке в морозной февральской дымке слабо поблескивал купол Исаакиевского собора, а внизу уже набрала скорость суетливая жизнь жителей двадцатого века.
Зинаида затянулась пахитоской и прошептала:
Ярко цокают копыта…
Что там видно, у моста?
Все затерто, все забыто,
В тайне мыслей пустота…
С пятого этажа ей были хорошо видны снующие по улице люди. Вот у парадного дома Мурузи остановилась пролетка, вышел человек. Должно быть, гость или новый жилец. Мужчина повертел головой, словно осматривая свои владения, и взглянул наверх. Разумеется, сидящую на подоконнике Зинаиду Николаевну он видеть не мог, но у нее, глядящей на незнакомца сверху, вдруг замерло, а потом бешено застучало сердце.
Бог мой! Это реальность или видение?
Она тут же получила на свой вопрос ответ. Стоящий на тротуаре человек тронулся с места и двинулся к парадному, странно наклонясь вперед и свесив длинные руки, словно…
— Серая обезьяна, — прошептала Зинаида и вдруг натужно закашлялась.
В тот же день она объявила мужу, чтобы собирался. Они уезжают в Париж и берут с собой Философова.
Все были в недоумении, но она не хотела никому ничего объяснять. Собираться ей «помогал» Андрей Белый. Она бросала в сундук книжки, дневники, чулки, духи, ленточки, а он сидел и рассказывал о своем романе с женой Блока Любой вперемешку с рассуждениями о том, в чем грех плоти и ее святость.
Гиппиус кивала, но мысли ее были далеко. Она уедет и вернется, когда преследующая ее тень «серой обезьяны» рассеется во мраке. Ведь новый жилец дома Мурузи Иннокентий Мефодьевич Кружилин, надворный советник и человек, уважаемый в обществе, — не может быть тем, кого она видела в Тифлисе. Это наваждение, рожденное ее мыслями. В Париже мысли очень скоро примут иное направление, и морок исчезнет навсегда.
— Зинаида Николавна, а о чем вы думали, когда писали «Заклинанье»? — услышала вдруг она.
— Расточитесь, духи непослушные,
Разомкнитесь, узы непокорные,
Распадитесь, подземелья душные,
Лягте, вихри, жадные и черные… —
нараспев прочел Андрей.
Наверное, думает, сейчас она выдаст что-то высокое и нетленное.
— Просто злая была, что горничная прожгла утюгом мое любимое платье!
И глянула насмешливо.
— Шутите? — поднял брови Белый. — Впрочем, вы правы: я — занудствую. Творец не должен ни знать, ни понимать. Только чувствовать и ощущать.
И продекламировал ее прошлогоднее стихотворение:
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
