про 1937-й, и даже позволил себе напрямую спросить, был ли расстрелянный генсек КПЮ Горкич врагом с точки зрения знавшего его лично Ранковича? Лека обвинял меня в абстрактном буржуазном гуманизме, я его — в ненужной жестокости, напоминал про «левые закидоны» некоторых партизанских командиров…
За окном уже светало, за ночь Лека набил доверху окурками одну из десятка пустых чашек из-под кофе, а мы все еще спорили, где предел революционному насилию. Чистки и расстрелы — путь простой и понятный, но неверный. Он дает тактический выигрыш и стратегический проигрыш, он ведет под горку, в инферно, у движения по нему страшная инерция. Не говоря уж про то, что расстрелы товарищам коммунистам будут поминать еще лет шестьдесят, если не больше. И если уж без смертных приговоров никак не обойтись, то как минимум их надо выносить строго по закону.
Не знаю, понял он или нет, но вроде как больше всего подействовали два аргумента. Первый — что союзники непременно создадут после падения Германии (а что она уже падает, никаких сомнений нет) трибунал, на котором будут судить лидеров Рейха, генералов и даже целые организации. И что надо в Югославии тоже провести такой же, над коллаборационистами. А для этого прямо сейчас принимать законы, по которым и наказывать за все фокусы в последние три года, и создавать комиссии по расследованию, причем из беспартийных юристов и криминалистов. Собрать материал и бабахнуть через годик.
Так раздухарился, что предложил признать «Хорватское революционное движение», то бишь усташей, преступной организацией. Вот тогда ни одна сволочь не отвертится.
Второй же аргумент чисто аппаратный: отлов коллаборационистов и всяких там Рачичей это задача не разведки и контрразведки, а министерства внутренних дел. Вот пусть Зечевич и занимается. И сдается мне, идея спихнуть проблему смежникам пришлась Леке по душе куда больше, чем все мои прочие доводы. Да и я тоже хорош, будто сам не бюрократ и не знаю, как оные не любят лишнюю работу, нет бы с этого начать, глядишь, минуток триста для сна и сберег.
А так, зевая с опасностью вывихнуть челюсти и слабо надеясь на изменения в голове Ранковича, я выбил из Леки требование на продсклад и двинулся в Белград на пару с верным Марко — ездивших с нами ребят отослали к Небошу и Глише.
Наверное, все города после штурма выглядят одинаково: сожженные танки на перекрестках, брошенные в кюветах машины, разбитые орудия. Почти каждый дом, удобный для обороны, имел зияющие прорехи от артиллерийских снарядов — сперва долбили прямой наводкой, следом атаковали бомбаши и автоматчики. Штурмовали без разведки, белградцы сами подсказывали, где враг и рукоплескали партизанам, стоя в сотне-другой метров от кипящего боя. Все, как у нас — в 1991 и 1993 москвичи ездили посмотреть на «штурм Белого дома».
Предместья Дединье и Вождовац армейская группа Пеко Дапчевича взяла с ходу, Красная армия помогала артиллерией с другого берега Дуная, но из политических соображений было решено брать город совместно. В Белград вместе с НОАЮ вошли две советские дивизии и в некоторых районах гимнастерки с погонами преобладали над цыганской пестротой партизанской формы. А над присутственными зданиями висели новые символы — красная звезда на партизанском флаге, золотой «срп и чекич» на советском. И портреты Тито.
У склада в Сеньяке, совсем рядом от того места, где мы снимали квартиру перед диверсией в Белграде, роились телеги и невесть как затесавшиеся среди них грузовики. Ругань, крики часовых, отгонявших слишком наглых возчиков, ржание лошадей стояли такие, что не слышно было паровозов на путях по соседству. Делили масло и печенку — здоровенные килограммовые консервные банки. Пришлось делать рожу кирпичем и совать всем в нос майорские нашивки, только так мы смогли выбить выписанное — по паре жестянок каждого вида на нос, аж восемь кило жратвы.
Вот с этим богатством по улицам, где пленные уже приступили к разбору завалов, мы и поехали в Професорску колонию.
За два года, что меня здесь не было, дома сильно изменились, и не в лучшую сторону. Почти каждый требовал если не капитального, то как минимум косметического ремонта, а уж заросли живых изгородей, плющ или виноград на стенах давно требовалось постричь и проредить.
Но люди уже распахивали ставни, пусть кое-где вместо стекол и вставлены фанерки, и раскланивались друг с другом седые профессора в висевших мешками полинявших костюмах.
Дверь на боковом крыльце Сабуровых встретила нас закрытой наглухо, окна затянуло пылью с паутиной, и у меня екнуло сердце — опоздал. Но невысокий господин в заплатанной на локтях куртке, работавший в палисадничке и оказавшийся владельцем дома, очень извинялся, когда привел меня к ступенькам в подвал…
— Добрый день, — спустились мы в полумрак.
Из-за стола на меня и Марко испуганно смотрели две пары глаз.
Ольга Борисовна, растерявшая некогда набранную полноту, в наброшенном на плечи платке и худющая как спичка сестра.
— Во… Володя? — неверяще прищурилась на нас Ольга Борисовна.
— Да. Вы как тут?
— А это с тобой… — ее голос задрожал, — Сергей?
— Ну что ты, мама, — взяла ее за руку сестра. — Сережа повыше, просто похож.
Сабурова молча зарыдала.
Неуютнее всего при этой семейной сцене чувствовал себя даже не Марко, а я — мне нужно было изображать родственные чувства.
— А почему вы в подвале, а не наверху?
— Денег нет, — буднично объяснила сестра. — Уроки не кормят, вещи почти все проданы.
— Сейчас уладим.
Через полчаса и полкило динаров, выданных мне у Ранковича (после захвата банков по всей стране этих фантиков просто навалом) мы с братцем в четыре руки перетащили остатки имущества из подвала в старую квартиру. Под конец водрузили на стол половину консервных банок и выменянные по дороге хлеб, кофе, сыр и прочую бакалею.
Олька тут же сделала два бутерброда с маслом и впилась в свой дрожащими губами, едва не застонав от счастья. Муттер ела, меленько откусывая и обильно орошая хлеб слезами.
К расспросам о Сергее удалось приступить только к вечеру, причем Ольга Борисовна все больше плакала или вспоминала короткие побывки брата, особенно рождественскую два года назад, когда он приезжал с полковником Чудиновым. А вот сестра кое-что запомнила из отрывочных фраз Сергея, когда он забегал буквально на пять минут перед самым штурмом города. Русский корпус в случае сдачи Белграда будет отступать за Саву, в Срем.
Лишь бы брата там не угробили.
Уже перед сном, когда я устроился на неожиданно узкой и
