ему сказали, что без высшего образования он не найдет работу. Взрослые, на которых он равняется, все еще верят в чудодейственную силу бумажки. Мысль отказаться от высшего образования даже не приходила ему в голову, а в тех случаях, когда она все-таки в голову приходит, родители принимают меры, чтобы отговорить ребенка идти другим путем.
К примеру, я знакома с Риккардо, которого записала на второй курс факультета социальных наук его мать. Ему исполнилось восемнадцать, он однозначно заявил, что хочет покончить с учебой и пойти работать, но мать залезла в интернет, нашла факультет, который, по ее мнению, им подходил, записала на него сына, оплачивает учебу и игнорирует три момента.
Во-первых, Риккардо не намерен менять своего решения. Он нашел работу и даже не знает, в какой университет его записали. Во-вторых, если мать Риккардо остановилась когда-то в шаге от высшего образования, не сдав последний экзамен, она все равно не получит диплом вуза, если сын завершит учебу вместо нее. В-третьих, случайное направление обучения, выбранное для удовлетворения материнских амбиций, не принесет ее сыну никакой пользы.
Есть в семьях выпускники вузов или нет, уже не так важно. Родители говорят, что у них не было выбора, – так почему он должен быть у их детей? Дети могут продолжить образование в вузе, и это звучит не как возможность, а именно как обязанность. И в семьях ожидают, что университет станет еще одним способом не отстать от других, не быть хуже, обрести в семье людей, которые смогут развлечь интересными беседами гостей за рождественским обедом. Стать еще чуточку идеальнее.
Таким образом, подавляющее большинство молодых взрослых, которых я знаю, поступают в университет вовсе не потому, что хотят стать нотариусом, врачом, инженером или другим специалистом.
Я знаю, никогда не будет исчерпывающих доказательств. Сейчас могу поделиться лишь гипотезами, но в свое время я решила: если не пройду вступительное тестирование (необходимое для поступления, поскольку мой факультет предоставляет ограниченное количество мест[52]), попробую еще раз через год, а потом еще и еще. Я из другого поколения, и в девятнадцать лет у меня было преимущество: я еще в подростковом возрасте избавилась от большей части родительского вмешательства в свою жизнь. Плюс к этому тогда еще не было социальных сетей, и социальный прессинг не преследовал меня даже в туалете. Я не узнавала из своей ленты, справляя нужду, что одна девушка защищала дипломную работу, когда у нее были схватки, а другая защитила сразу два диплома на двух языках на год раньше, чем положено, – и все это защищая китов от вымирания, без спасательного жилета. После хромающих успехов в средней школе, когда в голове были только друзья, группа Punkreas[53] и мопед, который у меня стащили, я без особых зигзагов и озарений решила, что надо поступать на психологию. Мне было ясно: либо я учусь на психолога, либо иду работать. Высшее образование – это не цель, а лишь средство. Я стремилась к определенной карьере и хотела заниматься определенной профессией. Если бы мне запретили, если бы я не имела к ней доступа, если бы учеба не задалась, я бы стала искать план Б, и не обязательно в коридорах университета. Из моих друзей того периода кто-то закончил обучение, а кто-то нет. В те времена нужно было просто выбрать один из двух ответов на вопрос: чем ты занимаешься в жизни – учишься или работаешь?
Если я, потратив долгие годы, получила диплом бакалавра, две магистерские степени и прошла специализацию, это не потому, что у меня склонность к учебе. Такой склонности не существует, – напротив, существует обучение любви к познанию, но никому такая сложная задача, как учеба, не дается легко! Я убеждена, что моя долгая учеба – это не потому, что я была бог знает скольких пядей во лбу, но исключительно из-за того, что я всегда чувствовала: это мой личный выбор. Если бы мне не давалась учеба, я бы не стала продолжать. Возможно, это справедливо лишь для меня, но я могу делать то, что делаю, только если наполняю свои действия смыслом; в противном случае я обычно решаю не продолжать и сознательно отказываюсь. И воспринимаю свой отказ как что-то ценное для себя.
Напротив, современные студенты, на мой взгляд, идут в университет, потому что надо: средство стало целью. Продолжение учебы больше не результат выбора, а скорее естественное продолжение образования, – и это объясняет, почему нынешние абитуриенты, как правило, не знают, как выбрать, на какой факультет пойти.
Я могу наблюдать их вблизи. Есть еще кое-что: продолжение учебы имеет большое преимущество. Оно позволяет отложить целый ряд решений, которые являются основополагающими для жизни: уйти из родительского дома, обеспечивать себя, найти любовь и построить отношения после ухода от родителей, оплачивать услуги дантиста, купить машину, родить ребенка, попасть в офис, где начальник будет периодически промывать вам мозги.
Если уж совсем язвить, можно сказать: и другие семьи, как и семья Ракеле (мы уже говорили о силе скрытых ожиданий), тоже не говорили, что ребенок должен поступить в университет любой ценой. Думаю, они искренне верили в то, что говорят. Однако есть ли среди них готовые признать, что на самом деле их желание не в том, чтобы ребенок поступил в университет, а в том, чтобы дочь или сын оставались в родительском доме?
Именно поэтому многие потом испытывают трудности с учебой – чтобы не заканчивать ее. Я завалена сообщениями тех, кто даже вплотную приблизился к финишу, но не попросил тему дипломной работы. Они сдают все экзамены, кроме последнего. Они видят конец учебы на горизонте и опускают взгляд.
Нельзя добиться успеха и заниматься с улыбкой делом, в которое хоть немного не влюблен.
Вряд ли есть необходимость объяснять, насколько обременительное это дело – учеба. Однако она превращается в практически непреодолимое препятствие, если нет сильной воли, личного выбора: нужно сдавать сессии, писать контрольные, прочитывать тысячи страниц. А еще быть выносливым, иметь крепкие нервы.
Иными словами, нельзя добиться успеха и заниматься с улыбкой делом, в которое хоть немного не влюблен.
Вспомни детство – и все поймешь
Мы говорили о Лауре.
Конечно, она искренне говорила, что изо всех сил мечтает получить высшее математическое образование. Она единственный ребенок двух выпускников университета: ее отец учился на том же факультете, а мать – на физическом. В старших классах одной из учительниц Лауры была учительница ее матери. Лаура с первого класса была лучшей ученицей и в первые месяцы нашего знакомства заявляла, что не желала для себя иной судьбы, – вот почему она так страдала при мысли, что больше не узнаёт себя.
– Я знаю, что была бы на высоте. Однако, когда я открываю книгу, на меня нападает тревога, мне становится плохо, я плачу, и мне приходится ложиться в постель, – я пролеживаю в ней часами. Это дает небольшое облегчение, потому что в это время я не читаю учебники, но мне плохо, потому что я не учусь. Мысль о моих однокашниках, которые продолжают готовиться и сдавать экзамены, о том, что я отстаю, становится навязчивой. Я представляю, что они обо мне скажут… Они кажутся мне такими адекватными, беззаботными, словно им все дается легко. В результате я только тем и занимаюсь, что внушаю себе: со мной что-то не так, и проблема во мне…
Что-то определенно не так, и мы выходим на это через несколько месяцев после начала наших встреч. Это не значит, что и Лаура сразу все узнает. Клиент всегда искренне хочет выяснить причины, по которым он забуксовал. Однако, если он понимает, что причины его сложностей ему не нравятся, он предпочитает продолжить свои страдания, чем посмотреть им в лицо.
В случае Лауры мы с ней узнаем, что причина ее недомогания в целом ряде обманов. Неправда, что она заболела в двадцать четыре года. В двадцать четыре года она перестала справляться с жизнью.
На самом деле она начала чувствовать себя плохо почти двадцать лет назад, в шесть лет, в первом классе, когда
