шел шиворот-навыворот. Оливии как бы полагалось сглаживать напряжение между мной и Линфордом и обеспечить немедленное отступление, как только у нас будут данные. Но в итоге это мы с Линфордом уже битый час нянчились с Оливией, а файлов доктора Эссо у меня как не было, так и нет. Я и без того себя всю неделю пинала, что храню от нее секреты, но сейчас, глядя как она катается по ковру… чувствовала себя немножко меньше виноватой.
– Мне уже начинать беспокоиться? – устало спросила я у Линфорда.
– Не. Пока до дому доберетесь, все уже выветрится. Кстати, – он повилял торчавшей изо рта палочкой от леденца, – ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?
– Нет, – покачала головой я. – Не до этого как-то. Дел много с этой всей…
– А я – да! – радостно перебил он и ударился в подробный пересказ того, как именно и при каких обстоятельствах познакомился с новой любовью всей своей жизни.
Всю дорогу я про себя тихо вздыхала.
Вот этого Линфорда я помню. Жалкий, тщеславный. Единственное средство от неуверенности в себе – высокомерие. Все как-то сразу нахлынуло… Насколько же розовее наши отношения выглядели в зеркале заднего вида – куда розовее, чем с пассажирского сиденья.
Но я все равно сидела и вежливо слушала. Плана Б для добычи данных доктора Эссо у меня все равно никакого не было. Я просила Линфорда об услуге, и услуга эта была незаконная. Хорошо еще, что никаких чувств к нему у меня не осталось. Думаю, он сейчас так выставлялся и флиртовал со мной только потому, что не умел никак по-другому подкатить к девчонке. В общем, безвредно.
– Пятнадцать минут до окончания загрузки, – объявил он и аж просиял: в голову пришла новая идея. – Хватит времени, чтобы закончить экскурсию по дому.
Начали снаружи, где Линфорд поминутно расписал мне тот счастливый день, когда он выговорил себе пятнадцатипроцентную скидку на свою матовую черную «веспу». Пятнадцать процентов от шестнадцати кусков – это вообще-то много. Но это все равно означало, что перед домом у него стоит скутер за четырнадцать с лишним тысяч. Безумие, блин. Не удивительно, что он только о нем и треплется, будто сам его родил.
За пять минут до конца загрузки мы пошли наконец наверх – через другую сторону дома, по лестнице, которая выходила в увешанный искусством холл. Прожектора над головой прилежно вели нас по коридору, рассыпая по мрамору искры на каждом шагу.
– Симпатичный розовый, – я показала на акцентную стену слева.
– Отпад, да? – подхватил Линфорд. – Забыл, как он называется. Всю ночь буду париться, если не вспомню. Хотя там еще несколько банок осталось в гараже – пойду потом посмотрю.
Он двинулся к первой картине.
– Знаешь что? – многообещающе начал он, вытащив изо рта леденец, чтобы облизнуть губы (весь вечер так делал, да… может, у нас и зима на дворе, но такого количества самоувлажнения не оправдывает ничто). – Даже притом что мы купили Дэмиена Херста и Модупеолу, вот эта Зита – все равно моя любимая.
Даже продай я обе почки, все равно не смогла бы себе позволить то, на что он сейчас показывал. Мы реально жили в двух совершенно разных мирах и на разной длине волны.
– Понимаешь, я че понял насчет искусства, – продолжал он. – Оно все – про метафоры. Работа художника – найти точные цвета и формы, чтобы вызвать у зрителя нужные эмоции. Когда все сделано правильно, картина сама тебя отправит к самым ярким моментам твоей жизни, назад. Вот эта девица, да? Она как раз про это говно. И, помимо всего прочего, она – с окраины, как мы.
Оливия так медленно закатила глаза, что хотя бы часть траектории Линфорд точно должен был засечь.
– Мой па – из худшего района в этом городе, ты это знаешь? – напомнил он ей. – Я сам родился на окраине, женщина. И я никогда не забуду, откуда я родом…
Пока он кидал понты, в холл просочился далматин в шипастом ошейнике и с жилами по всему телу, видными прям сквозь пятнистую шкуру. Псина прыгнула на него и уперлась лапами в ремень.
– Кто у нас хорошая собака, а, Дэйзи? – Он наклонился, извлек изо рта леденец и сунул ей в пасть, прямо на язык, в слюнявую пену, а потом, как ни в чем не бывало, – обратно в свою.
Меня аж передернуло при мысли, что с этим парнем я целовалась. Оливия при этом уссывалась от смеха. Впрочем, она только этим весь вечер и занималась.
Линфорд последний разок облизал покрытую собачьими слюнями конфету, подошел к лестнице и швырнул ее оттуда на первый этаж, на ковер. Мы проводили глазами ринувшуюся следом Дэйзи.
– Любит девочка апорты, – любовно улыбаясь, проворковал он.
Пикнули часы.
– Ну, круто, – он выключил таймер. – Загрузка завершена.
Вовремя. Были на волоске, можно сказать.
– Слушайте-ка, – заявила мне Оливия, поглаживая себя по брюху. – Вы идите, забирайте, а я в тубзик.
Почуяла, должно быть, что я сейчас следом пойду.
– Сис, все тип-топ, – крикнула она уже на полпути (шла по впечатляющей прямой, надо сказать). – Эта флешка важнее, чем мой животик. Пять минут. Максимум.
– Две минуты! – рявкнула я ей вслед.
Ну что еще могло пойти не так?
– Оливия! – взревела я раз уже, наверное, в двадцатый.
Сжимая в потной ручонке флешку, я с Линфордом на пару обыскивала эту гигантскую домину на предмет блудной сестры. Остался, собственно, только гараж.
– Странно, – сказал хозяин дома, глядя на гигантский шкаф с разными инструментами и материалами для «сделай сам».
У кого-то тут явно случились именины сердца: половина содержимого валялась на полу.
– Вот ей-богу, я его запирал.
Снаружи донеслись звуки веселья. Мы с облегчением переглянулись. Оливия.
Радость наша, увы, длилась недолго. Двинувшись было на хохот, Линфорд замер на пороге – физиономию его залил кромешный ужас. Я и сама практически расхохоталась, узрев, чем там занята Оливия, но сдержалась практически в последний момент – слишком многим я была Линфорду обязана.
– Красиво, да? – донельзя довольная собой, Оливия любовалась последним слоем знойно-розовой краски на рулевых рогульках самого ценного Линфордова имущества. – Эти большие розовые завитки на корпусе – метафора хаоса в жизни.
Мой бывший парень подавился. Я серьезно думала, что его сейчас вырвет прямо на придверный коврик. Но нет, он просто смотрел, разинув рот и закаменев шеей. А потом завизжал – на такой ноте, что нам с Оливией пришлось срочно заткнуть уши.
Началась цепная реакция. Где-то в доме истошно разлаялась Дэйзи. Загорелся свет в соседнем доме. Потом в следующем. Через пару секунд вся улица полыхала, как рождественская елка.
Желудок у меня сжало, как кулаком; мы с Оливией обменялись паническим взглядом. Всем известно, что происходит в таком районе, когда сенсор ловит крик. Особенно такой тщедушный и балованный, как сейчас издал Линфорд.
Как я и боялась, кругом заорали сирены.
