пророческой практике. Традиция эта, вновь актуализированная в Евангелиях, имела первостепенное значение не только для «переживания образа», но и для его создания.
Дабы проиллюстрировать этот тезис, достаточно будет одного примера. Распятый Мессия подсказал евангелисту Иоанну вариацию ходовой остенсивной формулы (Ин 19: 26–27), которая затем была в точности воспроизведена в распространеннейшем иконографическом типе:
15. Распятие. Охрид, начало XIV века
Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жéно! СЕ СЫН ТВОЙ («ἴδε ὁ υἱός σου»). Потом говорит ученику: СЕ, МАТЕРЬ ТВОЯ! («ἴδε ἡ μήτηρ σου»)[344] (ил. 15).
Удивительным и парадоксальным образом, характеристика, часто встречающаяся в профетических иудейских текстах, заложила предпосылки совершенно иного и нового явления – возникновения христианской культовой образности.
5
Идолы и изображения
О судьбе одного отрывка из Оригена[345]
1. В первые века христианства враждебное в целом отношение к изображениям мало-помалу сменилось (по причинам, понятным нам лишь отчасти) отношением по сути благосклонным. Текст, который я буду анализировать, – «Проповеди на книгу Исход» (VIII, 3) Оригена – проливает неожиданный свет на это решающее изменение и на его долгосрочные последствия[346].
«Проповеди на книгу Исход» Оригена дошли до нас, подобно большей части его обширнейших литературных произведений, только в латинском переводе, подготовленном Руфином из Аквилеи в начале V века[347]. Руфин, работавший с текстом, составленным стенографами около 235–245 годов, какие-то места удалил, кое-что повторил и восполнил лакуны. При этом текст, о котором я буду говорить, дошел до нас также в двух отрывках из греческого оригинала. Первый из них был опубликован эрудитом XVII века Франсуа Комбефисом в так называемой «Catena Romana» (Vat. Barb. gr. 569)[348]. Второй и более обширный пассаж, включенный Беренсом в его издание «Проповедей на книгу Исход» Оригена, воспроизведен с рукописи (Monac. graec. 358) до сих пор еще неизданной «Catena», собранной Прокопием из Газы[349]. Оба отрывка несколько различаются по объему и содержанию, однако дают нам более непосредственное, хотя и не до конца ясное, представление о мысли Оригена. Впрочем, греческие фрагменты не избавляют нас от необходимости анализировать перевод Руфина. Помимо прочего, этот текст важен потому, что именно Руфин сохранил на Западе живой интерес к имени Оригена – несмотря на то что сам осуждал некоторые его идеи.
2. «Не делай себе кумира и никакого изображения того, чтó на небе вверху, и чтó на земле внизу, и чтó в воде ниже земли» (Исх 20: 4): так звучит вторая заповедь, которая на латинском Западе в конце концов слилась с первой, почти растворившись в ней. В своем комментарии на эти слова Ориген подчеркивал, что «кумиры» и «боги», с одной стороны, и «кумиры» и «изображения», с другой, не синонимичны друг другу. Особенно подробно он остановился на втором различении, ссылаясь на одно место из Первого послания к Коринфянам, в котором св. Павел утверждает, что употреблять в пищу мясо жертвенных животных не есть грех, ибо «идол в мире ничто» («ὅτι οὐδὲν εἴδωλον ἐν κόσμῳ» [1 Кор 8: 4]; Вульгата: «quia nihil est idolum in mundo»). Впрочем, замечает Ориген, Павел, «сказав, что идолы – ничто, не добавил, что и изображения также ничто». Он продолжает:
Если кто-нибудь, например, с помощью любого из материалов – золота, серебра, дерева, камня – воспроизведет облик четвероногого, змеи или птицы и решит почитать его, то воздвигнется не кумир, а изображение. Также если кто-либо по тем же причинам нарисует картину, следует сказать, что он сделал изображение.
Напротив того, кумир есть «то, чего нет»:
Однако что же такое то, чего нет? Нечто, что глаза не видят, но ум себе представляет. Например, предположим, что некто к голове собаки или овна присовокупил человеческие члены, или изобразил человека с двумя лицами, или же соединил заднюю часть лошади или рыбы с человеческим туловищем. Тот, кто занимается этими и подобными вещами, творит не изображение, а идола.
В последнем случае «облик (идола) не исходит из того, что существует, но соответствует тому, что праздный и любопытствующий разум нашел внутри самого себя». Как бы то ни было, заключает Ориген, божественный запрет распространяется как на кумиров, так и на изображения[350].
3. Комментируя заповедь, данную Богом Моисею, Ориген имел в виду, с одной стороны, кентавров и сирен (кумиров, в которых «задняя часть лошади или рыбы» соединена «с человеческим туловищем»), с другой, египетского бога Анубиса с «головой собаки <…> и человеческими членами») (ил. 16)[351]. Аллюзии на «изображения» животных распознать не так просто. Они могли относиться, например, к египетскому богу, которому поклонялись в Мендесе сначала в виде барана, а затем – козы[352]. Ориген произнес проповеди на книгу Исход еще до того, как был вынужден покинуть Александрию в 231 году. В этих проповедях мы различаем отзвуки самых разных голосов и языков, встречавшихся на улицах этого огромного города, подлинного средоточия эллинистической цивилизации.
Выводы Оригена, ограничившегося повторением Моисеева запрета на изображения, не отличались новизной. Предшествующая же им аргументация, основанная на однозначном разведении кумиров и изображений, как кажется, довольно необычна. Достаточно будет сравнить ее с началом трактата Тертуллиана «Об идолопоклонстве» («De idololatria»), написанном несколькими десятилетиями ранее, около 203–206 годов: «Εidos по-гречески означает „картина“ (forma), отсюда происходит уменьшительное eidolon, как у нас от „картины“ происходит „картинка“ (formula). Поэтому всякую картину или картинку, что-либо изображающую, следует считать идолом»[353]. Точка зрения Тертуллиана, таким образом, заметно отличалась от позиции Оригена. Как же Ориген пришел к концепции такого различения?
16. Погребальное покрывало с изображением Анубиса. Москва, Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина
4. Аргументация Оригена вращается вокруг двух слов – «кумиры» и «изображения» (similitudo). Последний термин указывает на расхождения между Руфином и Оригеном или, точнее, между переводами Библии, на которых каждый из них основывался. В «Vetus Latina» слово «similitudo» встречается как в Исх 20: 4, так и в Быт 1: 26: «Не делай себе кумира и никакого изображения…» (non facies tibi ipsi idolum neque omnem similitudinem eorum…); «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему» (ad imaginem et similitudinem Dei)[354]. В Септуагинте же в первом случае мы обнаруживаем «ὁμοίωσις», во втором – «ὁμοίωμα»: различие не помешало греческим поборникам икон использовать в качестве аргумента против оппонентов стих Быт 1: 26[355].
Выбор в пользу слова «ὁμοίωσις» (вместо «ὁμοίωμα» или «ὁμοιωτής»), которое в платонических и неоплатонических текстах обозначало активное отождествление человека с Богом, Г. Ладнер назвал «ключевым событием в истории идей»[356]. Как в «εἴδωλον», так и в «ὁμοίωμα», понятиях, имеющих фундаментальное значение для комментария Оригена к Исх 20, различимо платоническое звучание – несмотря на то что они встречаются в посланиях апостола Павла[357]. Платон использовал эти слова при описании перехода небесных идей к их земным, неизбежно неадекватным отражениям[358]. Законно ли на этом
