о себе напомнят, ― продолжил секретарь, ― можно не переживать.
Новый начальник отдела ради хохмы покопался в списках и назвал фамилию Ричарда Ренгина, затем попросил его вызвать на завтра к десяти часам. Он знал, ― это был его псевдоним. Хазарскому непременно захотелось посмотреть на расторопность американского секретаря Джимми Бамы. Чем он мог отличаться, например, от секретаря ― девушки, работавшей у них в СССР в молодежной газете. И что же случилось? Прошел не один день. Михаил ждал и выслушивал слова извинения секретаря, однако не открывался: ему неожиданно пришла в голову мысль пристроить безработного мужа сестры своей жены Марии толстячка Олега Палкина.
Мой товарищ, новоиспеченный начальник отдела, тогда не знал, чем это ему грозить в будущем, даже не догадывался. «Должны же мы, не чужие друг другу люди, не ждать милостей от американцев и сами помочь себе», ― подумал он. Дав, секретарю адрес своего деверя и дождавшись отправки курьера, Хазарский, развалившись в кресле в ожидании его прихода, просматривал статьи, отобранные для нового очередного номера газеты. Однако все никак не мог сосредоточиться.
Наконец в дверь постучали. Это был Джимми Бама, входить он не стал, заглянул в полном смысле этого слова: просунув голову вместе со своим ярким галстуком и отрапортовал:
— Ричард Рейган, прибыл.
Хазарский не стал поправлять молодого человека и в благодарность лишь только снисходительно кивнул ему головой, а затем предложил пропустить внештатного сотрудника для разговора.
— Хелло, сэр! Присаживайтесь, ― вышел из-за стола и неторопливо прошелся по кабинету. Они заранее по телефону договорились вести себя осторожно и по возможности ни в коем случае не показывать своих родственных отношений. Однако, Михаил все-таки не удержался и обнял толстячка ― давно не виделись, хотя и жили в одном доме, правда, в разных подъездах.
Момент, когда Михаил прижал к себе деверя, был замечен секретарем Джимми Бамой, явно гомиком. Хазарский тогда этому не придал внимания. Голова у него была занята мыслями, как помочь Олегу Палкину. Тот находился в поисках работы. Возможно, оттого его жена ― сестра Марии не лезла к ним ― ни к чему это было, ― похвастаться-то не чем. Прошло то время, когда они жили беззаботно и весело все вместе в доме-коттедже большой семьей, адаптируясь к американской жизни.
Олег вел себя явно не как Ричард ― напряженно и не уверенно, не понимая, чего он от него хочет. Наверное, не давала расслабиться окружающая обстановка. «У меня не было желания раскрываться здесь перед ним: мы могли объясниться и дома ― слова из голубой тетрадки Михаила Хазарского. ― Дабы создать деловой разговор, я вытащил из стола свою же статью, заранее приготовленную, и принялся ее при нем разбирать на абзацы, указывая на имевшиеся недостатки».
Олег Палкин торопливо, с некоторой боязнью кивал головой или же отвечал, порой не впопад:
— Будет исправлено.
Дома, вечером Михаил зашел к своему деверю домой с бутылкой водки, и они долго разговаривали на кухне. У него не было уверенности, следует ли еще глубже забираться в дебри, может плюнуть на все и не раскручивать этого самого Ричарда Ренгина в образе Олега Палкина.
Деверь по профессии не был журналистом, он мог засыпаться, так как окончив технический институт работал на заводе и неплохо зарабатывал деньги в СССР, в должности начальника измерительной лаборатории. Наталья, его жена им была недовольна и, наверное, оттого она сразу же на предложение Хазарского, на отъезд из страны согласилась, а что ей было делать. Все шло к разводу. Она надеялась, что здесь в США женщины ему докучать не будут. Здесь дурочек нет ― нужны деньги и немалые. Ее Олег был не при делах. Он даже работу не мог найти, хотя и получил вид на жительство. В США, несмотря на пособия, жизнь без работы плоха. Не та мошна. Правда, в стране Советов у деверя Михаила была какая-ни-какая власть, в распоряжении толстячка находилось с десяток молодых девушек. Он их изо дня в день отправлял на объекты завода для проведения замеров. Затем они, возвращались и для отчетности заходили по одной к нему в кабинет, чтобы доложить начальнику о результатах своей работы. Олег не одну из своих сотрудниц сумел приголубить. Охоч был до женского пола. В отделе даже поговаривали, что некоторые из них от него родили прекрасных малышей и довольны.
Хазарский, может быть, и не стал раскручивать «аферу с внештатным сотрудником». Мог и сам иногда для души что-нибудь пописывать этакое и время от времени публиковаться в газете от имени Ричарда Ренгина. Лишние деньги ему не помешали бы. Однако родственник, пропустив один-другой стаканчик без закуски, неожиданно осмелел и за предложение тут же ухватился:
— А что мне прикажешь делать? Ты, думаешь, я уехал из СССР из-за Натальи, как вы все вокруг считаете, ― он помолчал, а затем, словно, его прорвало закричал: ― Нет! Нет! И нет! Мне, да будет тебе известно, из-за одного старого дурака грозила уголовная статья. Он на заводе был «шишка». Я тебе о нем когда-то говорил. Да ты может быть его и знал. У него фамилия Резник, он гулял на нашей с Натальей свадьбе и знаешь, такой нам сервиз подарил, на двенадцать персон, закачаешься. У него на заводе была касса, или общак. Ты же в курсе, у нас ― евреев, как и у тюремщиков, есть свои деньги, без них, ну никак нельзя. Что, если одному из наших многочисленных собратьев внезапно потребуется помощь? Он ее получит. Бабки на наш отъезд, откуда взялись? Оттуда.
— Да, знаю я, знаю, ― ответил Михаил, подумал, а затем вдруг задал вопрос: ― А если бы не та подстава. Я уже не помню, с чем она связана, ты уехал бы из СССР или остался и жил бы сейчас в России?
Олег долго молчал, затем предложил еще выпить по рюмке водки, тут же налил и, когда они опрокинули очередных сто грамм и крякнув принялись, причмокивая закусывать соленым огурцом, сказал:
— А все-таки наша водка куда лучше чем их виски, а то виски, которое хорошо идет, очень уж смахивает на нашу водку, вот так! Ну, да ладно. Не об этом разговор. ― Олег отодвинулся вместе со стулом от стола и продолжил: ― Этот Резник, затащил к себе в гараж бабу, дома ― жена, опасно было, напоил ее и сам ужрался как русская свинья, хотя у него на лице было написано ― еврей, ― дело было зимой, ― они, сидя в машине, натопили печку и, раздевшись донага,
