слегка обжег руки и лицо, но жив остался. Мама тоже, слава богу. Пожарные прибыли быстро, хотя полквартиры сгорело, включая все мои учебники, тетради и даже дневник с плохими оценками. — Шкет криво усмехнулся.
— А теперь скажите — что было бы, если бы я уехал на Зарницу. И второй вопрос — кто мне звонил? Это вряд ли был поджог, потому что пожарные установили, что причиной была старая проводка.
На кухне воцарилась тишина.
Из крана медленно, капля за каплей, сочилась вода — бесполезно, бесцельно. Капли громко ударялись о стальную мойку и проваливались в небытие.
Виктор поднялся.
— Я должен успеть найти почтальона. Иначе может быть поздно.
— Поздно? — переспросил Леня. — Почему?
— Потому что могут пострадать невиновные, — ответил Виктор.
— Если почтальон не виновен, он все равно уже пострадал, — заметил Шкет. — Так просто его никто не выпустит.
Виктор кивнул:
— В том то и дело.
На пороге он обернулся.
— А разве можно просто так прийти в монастырь и остаться там навсегда?
Шкет посмотрел на Илью.
— Не знаю, я не пробовал.
Виктор кивнул и вышел за дверь. Он не сказал, что на телефон, пока они говорили, пришло сообщение.
Как только дверь за Виктором закрылась, Леня встал и подошел к окну. Он был очень серьезным.
— Странный он, Витя Крылов, не находишь?
Шкет кивнул.
— Он рос без отца. Его батя погиб в Афгане. В школе по этому поводу даже была политинформация. Может, поэтому…
Леня покачал головой.
— Когда я сказал, что он скрывает от нас нечто важное, я не имел в виду этот случай с Моцартом. Ты же понимаешь? Он скрывает гораздо более важную тайну.
Илья Шкет вздохнул.
— Мне кажется, вся его жизнь — клубок каких‑то странных противоречий, ошибок и совпадений.
— А наша? Что ты скажешь о нашей жизни, Шкет? — не поворачивая головы спросил Леня задумчиво.
С высоты седьмого этажа он видел, как Виктор вышел из подъезда, остановился, посмотрел на экран мобильного телефона, что‑то написал и пошел к арке, той, в которой на красной кирпичной стене красовалась ежегодно обновляемая Леонидом Архангельским надпись: «ВРЕМЕНИ НЕТ А ТЫ ЕСТЬ», нанесенная внутри скрученного циферблата огромных часов с одной стрелкой, которая каждый год смещалась ровно на одно часовое деление. Надпись часто замазывали, а он с таким же неотвратимым постоянством ее восстанавливал, став своего рода местным Бэнкси.
Никто не мог уловить периодичности, с которой двигалась стрелка часов. В социальной сети ВКонтакте даже появилось сообщество под названием «Врмени нет а ты есть». Его участники пытались угадать, когда же произойдет очередная «корректировка», а также найти другие закономерности. Идеи выдвигались самые сумасшедшие, например, что это предзнаменование конца света (довольно тривиальное), время окончания долгостроя в конце улицы — сначала там планировали сделать кинотеатр, потом молодежный центр, в итоге вот‑вот должны были открыть торговый центр «Эльдорадо», и, наконец, самые дотошные подсчитали, что за все время стрелка продвинулась на двадцать шесть часов.
У самого объекта периодически дежурили активисты сообщества в надежде поймать автора, но на протяжении последних девяти лет это так никому и не удалось.
— Пора переводить часы, — пробормотал Леня, увидев, как от мусорки отъехала серая иномарка, показавшаяся ему смутно знакомой. Невзрачная, старой модели, с тонированными стеклами. У него было хорошее зрение и присущее математикам инстинктивное стремление к порядку. Так вот, в этой машине кое‑что не соответствовало, было не гармонично, нарушало вселенскую симметрию.
Он присмотрелся внимательнее и понял: правый поворотник был вдребезги разбит. Он обратил внимание на разбитую делать автомобиля, когда они выходили из вино‑водочного. Та же самая машина. Совпадение?
Леня отошел от окна.
— Как ты думаешь, она ответит? — спросил он уставившегося в одну точку Шкета.
Тот отрешенно кивнул. Вряд ли он вообще расслышал вопрос. Его сознание витало где‑то далеко‑далеко за пределами квартиры и даже этой вселенной.
— Я тоже так думаю, — сказал Леня, наполняя рюмку.
* * *
«Как мне узнать, что ты — это ты, а не кто‑то другой?» — прочитал Виктор сообщение. В глазах с непривычки немного двоилось, а в теле ощущалась странная легкость, эйфория.
«Господи, она ответила!» — думал он, спускаясь по ступенькам. Лифт был занят — лязгающие звуки, пока он стоял на седьмом этаже, раздавались прямо над головой — затем мощный мотор поперхнулся и потащил кабину вверх, наполняя подъезд мерным гудением.
«Что мне нужно сделать, чтобы ты поверила?» — написал он в ответ.
Ответ пришел почти сразу.
«Сними видео с собой и пришли прямо сейчас».
Виктор осмотрелся, потом увидел арку, где они проходили час или полтора назад и вспомнил про надпись. Будет, по крайней мере, оригинально, — подумал он.
Он огляделся, спрятал телефон и быстрым шагом пошел к арке. Позади него почти сразу завелся двигатель неприметного автомобиля. Машина вырулила на проезжую часть и медленно двинулась вслед, будто выискивая место для парковки.
Виктор свернул в арку, посмотрел на странный стрит‑арт (так вроде бы это теперь называлось) и, секунду помедлив, пока мимо проскочит школьник с огромным рюкзаком, вынул телефон из кармана, включил камеру и уставился в нее, силясь улыбнуться.
Он понятия не имел, что это так трудно — снять обычное видео с собой в главной роли. Нужно улыбаться, что‑то говорить. Короче, не выглядеть полным идиотом.
А именно так он сейчас и выглядел, Виктор был в этом абсолютно уверен.
— Привет, — сказал он, выдавливая из себя подобие улыбки. — Вот. Делаю видео, как ты просила. Помнишь эту арку? Напиши, чем она тебе памятна, мне тоже нужно знать, что ты — это ты. Ты должна это помнить.
Еще бы, — подумал он. Впервые они поцеловались именно в этой арке, потому что именно через нее вела дорога к ее дому, возвышающемуся вдали светлым прямоугольным пятном.
Закончив, он нажал кнопку стоп, пересмотрел запись и скривился от отвращения к самому себе. Худой, с трехдневной щетиной, на голове зековский ежик, и только глаза… Он давно не видел так близко своих глаз — небесно голубые, но какие‑то грустные и очень одинокие.
— Черт, — сказал он. — Надо было шире улыбаться.
С этими словами он отправил запись.
В животе урчало — одновременно от страха ожидания и от голода, хотя, конечно, первое перевешивало. Он вспомнил, что почти ничего не закусывал, а с утра выпил только чашку мерзкого растворимого кофе.
Ответ пришел через
