он скрылся в ней с головой.
Ребекка отступала назад, медленно, чтобы не услышал Жоэль. Спряталась за ближайшее дерево, потом за другое, за третье, и так пока не потеряла кустарник из виду. Она бежала по лесу, не оглянувшись ни разу; внутри неё всё дрожало, дрожь перешла в руки.
Ребекка услышала своё имя и раздражающий плач – и ринулась стремглав в сторону дома. Через четверть часа она уже была на пороге. В доме всё осталось как прежде, ничего не изменило свой вид. Ребекка поднялась в свою комнату – из кабинета Фабьена слышался тот же гогот, – посмотрела вниз; её мать стояла с той же тёткой Кларис.
– На него все надежды, – передразнила Ребекка мать, зашла к себе и закрыла дверь.
Дверь скрипнула протяжным скрежетом. Ребекка открыла глаза.
Опять этот сон… Она вытерла слёзы. Каждую ночь она жила в том кошмаре. Каждую ночь её звал Жоэль. Ей будто не разрешали забыть, или она себе не разрешала…
Ребекка нащупала домашние тапки, вдела в них холодные ноги и вышла за дверь. Жоэль спал очень тихо, лишь изредка глаза его шевелились под веками. Ребекка погладила его по волосам и поцеловала в щёку. В ушах всё ещё стоял его голос, а перед глазами – он, убегающий в тенистые заросли высоких кустов. Ребекке казалось, что-то разрывается в её груди, не даёт вздохнуть, не даёт думать ни о чём. Она ещё раз посмотрела на Жоэля, убрала упавшую на переносицу прядь его соломенных волос, поправила одеяло и пошла к себе.
За окном расстилался рассвет. Сейчас, когда лес поредел, солнце било бесцеремонно. Обычно Жоэль просыпался раньше, иногда и посреди ночи, но сегодня он крепко спал.
Это было очень кстати. «Очень хорошо, что сегодня, хорошо, что сейчас», – думала она, открывая нижний ящик стола.
Ребекка жила в смежной с братом спальне. И хоть эта комната принадлежала ей по праву, в ней она почти не обитала, лишь спала. В комнате были только её вещи – и мысли, тяжёлые мысли, в которые лучше не заходить. Но Ребекка любила бывать в них, терзать себя воспоминаниями; она знала, что это заслуженно. Она изнуряла себя и слезами, и памятью. После этого становилось чуть легче, оставалось меньше стыда. Наказанному ребёнку не стыдно, если он будет себя жалеть. И она жалела. Но надолго её не хватало, и приступ вины начинался опять. Ребекка достала белый конверт с пилюлями. Она соврала доктору, что её снотворное закончилось, – оставалось ещё чуть-чуть; этого хватило бы на три дня, но ей нужно было больше. Она не могла прогадать. Ребекка высыпала таблетки в ладонь – достаточно лишь одной горсти, – налила в стакан воды из графина, поднесла ладонь к губам… И услышала крик. Истеричный крик, переходящий в мычание.
Это кричал Жоэль.
Таблетки рассыпались по полу, стакан упал с края стола. Она ринулась к брату, распахнула дверь и припала к кровати. Его всего выкручивало от натуги, глаза были открытые и живые. Впервые за много лет Ребекка увидела его живые глаза. Он выгибался дугой, ноги натянуты, как струна, руки такие твёрдые, что невозможно согнуть, словно стальные тросы; он и сам был как стальной трос.
– Помогите, – крикнула Ребекка, – доктор Бёрк, Люсинда, кто-нибудь! – Посмотрела на Жоэля и уткнулась в него, рыдая. – Прости меня, прости меня, – шептала она.
Жоэль, не переставая кричать, захрипел горлом, подавился слюной, закашлялся, стал задыхаться. Ребекка перевернула его на живот и похлопала по спине; вся слюна вытекла ей на платье. Жоэль задышал. Ребекка гладила его по спутанным волосам, целовала в раскрасневшиеся щёки…
– Всё прошло, всё прошло, – повторяла она.
Осторожно перевернув брата на спину, уложила его на подушку, вытерла мокрые губы, посмотрела на ладонь. От таблеток осталась лишь белая пыль между пальцев.
В комнату вошли доктор с Ирен.
20 глава
Я открыл глаза. Сегодня был важный день. Нужно проследить за Фабьеном, убедиться, что он нашёл птицу и прочёл послание. А после проследовать за ним. Кому же насолил этот старик? А потом, да, потом нужно добраться до церкви. Она совсем близко, за лесом. Норах сказал, я должен увидеть его – колокол, что убивает меня. Но ни одно тело из тех, в которых я побывал, не хотело выбираться из этого дома. Они будто приросли к нему. А в сутках слишком мало часов, чтобы научиться управлять хоть одним из этих тел так, как я управлял собой. Они не подвластны мне, они подвластны лишь своим желаниям, мерзким тошнотворным страстям. Я вспомнил Фабьена. Как хорошо, что сейчас я не в нём!.. Нужно встать и проследить за стариком. Кто-то жаждет встречи с ним. Может, именно сегодня произойдёт непоправимое, может, именно сегодня я смогу это предотвратить…
Я попытался подняться, но не смог. Похоже, меня привязали к кровати. Но зачем? Я не мог поднять голову, рук и ног тоже не чувствовал; я слышал лишь, как бьётся моё сердце, болезненно и надрывно вырываясь из груди. Мне хотелось пить, я хотел позвать на помощь, открыл рот и вместо слов выпустил лишь несвязное мычание. Я – Жоэль. И моё тело – тюрьма.
Я был заперт в этом теле, как мим в стеклянном кубе, как труп в гробу. Я хотел выбраться, но не мог пошевелить и мизинцем. Бедный Жоэль… Это тело – неживое тело, вот что я понимал.
Единственное, что мне удалось сделать, это повернуть голову; я мог управлять шеей и двигать глазами. Осмотрелся по сторонам, надеясь увидеть хоть кого-то, или чтобы этот кто-то увидел меня. Я хотел, чтобы меня подняли. Пожалуйста, заметьте меня!
– Поднимите меня, посадите меня, чёрт возьми! – Я кричал как сумасшедший, но никто меня не слышал. Никто – только мёртвая тишина говорила со мной на мёртвом, на тихом своём языке, и я в ней, ничуть не живой.
Я пытаюсь снова. Ставлю язык на нёбо, толкаю его, пытаюсь выдавить хотя бы пару букв, напрягаю связки, напрягаю гортань, чувствую, как набухают жилы где-то на шее, сейчас они лопнут… Выпускаю звук – несвязное, больное мычание. В ушах звенит, взгляд заслоняет туманом. Меня начинает тошнить. Я хочу почесать глаза, я чувствую своё лицо, точно чувствую, но едва ли могу даже шмыгнуть носом.
Никого нет. Пустая комната. Меня погружает в озноб, мне нечем дышать, спазмы подступили к горлу, язык запал к гортани.
– Ну хоть кто-нибудь!
Я кричу как сумасшедший внутри этого детского тела, я кричу, но ни слова не выходит из
