раскрыть одну-две чакры, но это требует минимум недельного воздействия на человека ежедневно.
Венере не удалось на них воздействовать. Тем более последняя, пурпурная, казалась почти разрушенной. Несомненно, физически он здоров, внешние признаки таковы, но на тонком уровне глубоко болен. И это пугало её до дрожи. Ведь у него отравление жизненной силы.
Она шагала, глубоко сосредоточившись, и не замечала города. Тело Венеры знобило. Фактически муж был уже не Андреем, а кем-то другим. Неизвестно, завершили ли чакры движение, или двигаются ли они дальше? Что-то подсказывало, что это далеко не счастливый конец. Даже у животных чакры выстроены, как у людей — от красной на копчике до верхней пурпурной на макушке. Но кто поверит? Современная медицина не признает энергетические каналы, как бы успешно ни практиковали иглоукалывание в Азии. И его не признает никакая система правосудия в мире.
Ему бы домой к отцу, там бы решили, что делать. Венера неожиданно сильно затосковала по дому, чувствуя, как отсутствует нужная поддержка.
Последние слова Андрея никак не шли из головы. Она подобное слышала, видела, ощущала. Никак не могла вспомнить, где именно. Воспоминание казалось важным. Что-то в нем цепляло и царапало до глубины души. Она обдумывала ситуацию с разных сторон и не видела никаких выходов. Вообще никаких. Но воспоминание пришло. Точно также говорила девушка на той ночной трассе, донор Джефри Смита. Слова были очень похожими, да и безумие в лице также присутствовало.
Венера набрала номер госпиталя, зная, что сегодня работает Мэри. Та, подтвердила слова Шепарда.
— Ты можешь посмотреть в бумагах адрес Руфуса Корна? Прошу тебя.
Мэри немного поупиралась, но затем согласилась, обещая перезвонить, как только что-то узнает. Скорее всего, он на домашнем медобслуживании, решила Венера. Не бывает чудес. А вот коллеги с поехавшей крышей случаются. При мысли о крыше, мысли снова вернулись к Андрею. Тяжелый вздох вырвался из ее легких.
Спустя час Андрей выглядел получше. Теперь хотя бы к раскачиваниям добавилась осмысленность во взгляде, а нервозность сменилась на постоянные движения головы туда-сюда. Он что-то отрицал. Больно было смотреть на него. Сердце сжималось от понимания, что Венера не могла помочь.
— Как твои дела? — спросила она, раскладывала предметы для подношения и мантры.
— Плохо, плохо, плохо.
— Я знаю, — с жалостью заглянула в глаза. — Расскажи, что произошло. Зачем ты ее так?
Он не ответил, перешел на покачивания взад и вперед. Спустя пару минут, затряс головой и уставился куда-то в сторону.
— Я хочу защитить. Мой, мой, мой.
— Защитить?
— Он только мой, мой, мой.
Обойдя стол она развернула кресло с мужем и, несмотря на запреты медперсонала, взяла трясущееся лицо в руки, пристально вперившись своим взглядом в его глаза.
— Смотри на меня. Я знаю, что ты тут.
Нараспев начала читать мантры в определенной последовательности с текстом на древнетибетском наречии, внушая ему. Спустя полчаса замолчала, опустив. Венера села напротив него, и пронзительно звякнула в колокольчик.
Андрей, вздрогнув, проснулся и пришел в себя.
Минуту он с нарастающим ужасом осматривал больничную одежду, наручники, порезы на руках, обстановку, стол с семью чашками, фотографии святых и жену.
— Все так плохо? — его голос прозвучал испуганно, с заиканием.
— Ты съехал, — сообщила она без купюр.
На смертельно побледневшем усталом лице Андрея заблестели слезы. Он сомкнул веки и снова открыл, пытаясь стряхнуть, упрямо не желавшую скатываться горечь.
— Это дурдом?
— Госпиталь.
— Ты поможешь мне?
И хотела бы. И рада бы. Она отрицательно и горько покачала головой.
— Это не в моих силах.
— Нам нужно домой. Домой.
Он безмолвно зарыдал, немного продышался, справился с первыми эмоциями. Прямо на глазах, было видно, как у него начинается бред помилования. Он решил, что его кто-нибудь спасет, совершенно не осознавая, что это временное просветление. Через несколько часов, может быть день, он снова впадет в психоз.
— Что там произошло? — Венера спрашивала для себя, понимая, что вряд ли это чем-то поможет следствию. Но ей требовалось знать. Нужно.
— Я убил ее, потому что хотел Мэдокса, — его шепот оказался едва слышен, задавлен чувством вины, ужасом сотворенного.
— Ведь она его тоже хотела. Когда он, — быстрый исподлобья вороватый взгляд, — трахал меня, я слетел с катушек. Хотел еще и еще и еще. Он — центр мира. Я влюбился. Я — это он.
Он замолк на секунду, качая головой, видимо поражаясь самому себе, а затем продолжил.
— Я не могу смотреть в зеркало, хочу видеть только его. В голове мысль — бьет и бьет: что с ним? Я должен быть всем для него. Им. Сделаю все для этого. Растворюсь в нем.
Взрослый мужик начал давиться слезами, которые скатывались с небритых щек, капая на смирительную рубашку. Поднял испуганные, бедолаги глаза и, кажется, хотел рассмеяться, но внутренне сорвался и дернулся всем телом. Ему перекосило лицо.
— Он трахает в жопу, насилует, а мне все равно. Понимаешь? Я больше не принадлежу себе. Сделаю все, все, что хочет. Абсолютно. Только бы он был счастлив, разве не прекрасно? И я как будто…
— Кто-то другой, — закончила Венера, чувствуя, как у самой слезы подступают к горлу.
— О-о-о, ты понимаешь, — он снова скорчился в гримасе от душевной боли. — Хочу быть с ним. Отдать все, что есть. А у меня ничего. Только сам. Я готов пожертвовать всем.
— Отдать любой орган? — холодно подсказала она, вспомнив слова рыжей девушки с ночной автотрассы под Улан-Удэ.
— Дааа, это было бы чудесно! Любой! Кровь. Все, что можно. Представь, в нем бьется мое сердце! Ты поможешь нам?
По ее щекам текли слезы от одухотворенного вида съехавшего с катушек мужа, от его жуткого воодушевления. Горло хватило от спазмов.
— Это конец, — резюмировала Венера, не в силах сказать что-то еще.
Ему впервые удалось ухмыльнуться. Он откинулся назад, перестав качаться туда-сюда.
— Разве это имеет значение? Он любовь всей жизни. Не жалко.
— Ты сам стал его любовником?
— Сам. Сначала не хотел, а потом… М-м-м, блаженство, плаваешь в море кайфа и хорошооо. Ничего не имеет значения, только он, ты, и секс. А без него плохо, без него ломка. А-а-а-а-а, я кончу, кончу от мыслей….
Он характерно и часто задышал, высунув язык. Венере стало не по себе от услышанного.
— Почему ты порезал себя?
Он замолчал, смотря на нее несколько свысока, но с доверием.
— Не понимаешь? Хорошо то, что приятно ЕМУ.
— А меня ты любишь?
— Не-е-е-т, — скучающий разочарованный взгляд в сторону.
Она горестно вздохнула, покачала головой, не в силах продолжить разговор, смахивая слезы. Без подготовки начала читать мантры и священные тексты, погружая его в полусон, проверяя,
