с Аней или как?
– Да нет, – Юлька скривилась, – он за ней ходит, но не более того. Анька всё по своему буржуйчику сохнет. Он поигрался и бросил, а она, дура, влюбилась. Вроде неплохая ж девчонка, а мозгов нет. Серёгу даже жалко. Он за ней, как пришпиленный, каждый вечер, и туда, и сюда, и с ребёнком погулять, и на двух работах вкалывает, чтоб ей помочь, а она… эх… – девушка безнадёжно махнула рукой.
Они помолчали ещё несколько минут. Струи воды продолжали равномерно колотить по лужам. Гром снова раскатился над крышами домов. Дождь явно не собирался стихать.
В проёме между секциями забора мелькнула рыжая копна мальчишеских волос – в сезон, когда дети не носили шапки, Мишкина голова была хорошо заметна издалека.
Через несколько секунд из дыры в заборе появился долговязый рыжий Мишка, за ним Артём, а следом ещё несколько пацанов – они побежали в сторону гаражей, и дождь хлестал по их спинам.
– Тёмка! – крикнула Юля через дорогу. – Я тебе дам по стройкам лазить!
Артём на мгновение остановился, чтобы развернуться и показать старшей сестре язык, и тут же бросился догонять Мишку.
– Совсем от рук отбился, – сказала Юля, – никого не слушает.
– Мальчишки, возраст у них такой хулиганистый, – пояснила, вздыхая, Зинаида, – сейчас бы самое время, чтобы отец учил уму-разуму, потом поздно будет, сами с матерью не справитесь… Отец-то как? – спросила она. – Пьёт? Или на митинги ходит? Работает или как?
– Угу, – подтвердила девушка, – временами. И пьёт, и работает, и на митинги ходит. Когда как. Когда есть работа – работает, когда большие митинги – приходит, а когда ни того ни другого – не выдерживает и пьёт. Так вот, – добавила она, словно извиняясь.
– А митинги-то часто сейчас? – уточнила соседка.
– Теперь-то только первого мая крупная демонстрация…
– Ну да, – ответила Зинаида, и Юля не совсем поняла, что именно собеседница имела в виду, – а голосовать-то пойдёте? – спросила она, кивком головы указывая на мокрый плакат, который порывом ветра прибило к стене.
– Конечно, – Юля даже удивилась такому странному вопросу – не только в их подъезде или в соседних, но и во всём микрорайоне её и Андрея знали как политических активистов, приносивших свежие листовки и газеты. – Как же без нас-то?
– А то ж приходишь домой, только включишь телевизор – ладно бы реклама, к ней привыкли уже, а то кругом Да-Да-Нет-Да, даже «Санта-Барбару» нормально не посмотришь, а сейчас новый мексиканский сериал запустили, «Просто Мария» называется… Там такая история, такая история, ну почти как про нашу Аню…
В сериалах Юля не разбиралась, и ей мгновенно стало безумно скучно. Похождения Марии, Виктора, Хуана Карлоса и прочих Марианн навевали на неё смертную тоску. Хуже могли быть только выступления демократов, рассказывавших о прелестях рыночной экономики и звучно жевавших слово «тоталитаризм».
– Ладно, пойду я, тёть Зин, вроде и дождь заканчивается…
– Ты погоди, – женщина легонько взяла её за рукав ветровки, – ты разбираешься, ты скажи, как голосовать-то?
– А то не знаете, тётя Зина? – рассмеялась Юля доброжелательно и почти весело, – послушайте рекламу и сделайте наоборот. Стало быть, «Нет-Нет-Да-Нет». Как же ещё?
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.
Девушка вышла из-под козырька под последние капли дождя и остановилась.
От палатки к остановке шёл Николай Зайцев.
Завидев дочь, он едва заметным движением скрыл под куртку бутылку «Рояля», только что купленную в ларьке.
Юлька сделала вид, что не видела этого жеста.
* * *
Совещание на Петровке было посвящено обеспечению безопасности завтрашнего Первомая. Незнакомый Белякову полковник МВД говорил много ничего не значащих фраз о готовящихся провокациях со стороны красно-коричневых в свете вышедшего накануне президентского указа о запрете массовых мероприятий на Красной площади, и это Виктору Белякову не понравилось – он считал себя вне политики и ожидал чёткой постановки задачи, а не пропагандистской мишуры.
Вид у полковника был помятый, лицо красное и как будто с похмелья, и капитан Беляков не мог отделаться от мысли, что мимикой и манерами он напоминает Ельцина.
Но самое главное полковник сказал в конце. Обведя тяжёлым взглядом присутствующих офицеров, он достал из кармана и продемонстрировал ярко-оранжевый жетон.
– Все видели? – спросил полковник уже совсем по-ельцински и продолжил, – Завтра, первого мая, с девяти утра и до окончания мероприятий, такие жетоны будут у сотрудников, выполняющих специальные функции. Каждый милиционер должен оказывать содействие предъявителям жетона. И разумеется, никто не имеет права предъявителей задерживать или вообще как-то им препятствовать. Всё ясно? Вопросы есть?
– Есть, – отозвался вдруг незнакомый Белякову молоденький лейтенант с тонкой, почти девичьей шеей, неуклюже торчавшей из форменного воротника, – что следует делать в случае нарушения порядка со стороны этих… предъявителей?
– Повторяю, – с назиданием ответил краснолицый полковник, – никто не имеет права препятствовать любым действиям предъявителей жетонов. Подчёркиваю – никто. Сказано же – выполняют специальные функции. Ещё вопросы есть?
Больше вопросов не было, но Беляков, да похоже, и не он один, не мог отделаться от мысли, что провокации завтра действительно готовятся, но отнюдь не со стороны «красно-коричневых»…
Впрочем, ждать оставалось недолго – меньше суток.
Наутро Белякову предстояло дежурить в оцеплении на Ленинском проспекте, на единственном направлении, куда оставался свободным проход с Октябрьской площади. Со всех остальных сторон площадь была блокирована с ночи ОМОНом и тяжёлой техникой.
Когда совсем рассвело, подразделение Белякова заняло отведённый ему участок на Ленинском. Рядом с ним оказался тот самый молодой лейтенант, который вчера на совещании задавал ненужные вопросы.
Нутром чувствуя неладное – всё-таки он не первый год служил в милиции – Беляков в глубине души надеялся, что, раз уж его поставили на второстепенное направление, на единственный проспект, ведущий с площади в сторону от центра, а именно к центру, к Красной площади ожидался прорыв «красно-коричневых» – то бог даст, пронесёт, и если уж суждено пролиться в этот день крови, то хотя бы
