Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
и все равно народу вокруг него толклось немерянно.
— Слушаю сын мой, — обратился он ко мне.
— Батюшка, я вот не знаю, с чего начать, у меня такое дело, только вы не смейтесь, я просто не знаю, как сказать.
— А ты говори, как есть, а я попробую понять, — заулыбался священник.
— Я хочу попробовать к церкви, это… прибиться.
— О как, а чего вдруг?
— Да вот тянет, вроде, а чего, как, не знаю, даже креститься толком не умею.
— Ну тут дело-то такое, вас то с малышней в воскресной школе вроде поздновато учить.
— Да я понимаю, конечно же, да я и сам вроде читать умею, может вы мне книжек там насоветуете, я все прочту.
— Ну что же учиться это в любом виде хорошо. Как со временем?
— Да сколько угодно, — резво ответил я.
— Тогда так, мне ехать надо, у меня сегодня по соседним деревням требы, а завтра вечером вы зайдите после вечерней службы.
— А что вы завтра служите?
— Священник должен служить каждый день, ни у Господа, ни у жизни нет выходных. Так вот, подойдите, я подумаю, как лучше сделать, не готов сходу. Я подумаю, может, посоветуюсь с кем, да и литературу что ли подберу, — он улыбнулся, совсем молодой, — Вот так руки сложите.
Он сложил руки ладонями вверх, правую поверх левой, я тоже. Батюшка перекрестил меня.
— Спаси Господи, — я закивал, не понимая, что надо говорить и делать, а священник, как птица, развернулся на каблуках и пошел к церковному домику через двор.
И я пошел к месту основной работы в свою кочегарку, радостно мне было, вроде вот она цель в жизни прорисовалась, вот он смысл проклюнулся, может и я пригожусь. Потому что за тридцатник-то перевалило, а пустота пустотой, и одиночество. Липкое, мерзотное одиночество, и Ангел где-то бродит, не верит мне Ангел, не возвращается.
Я продолжал жить в деревне, заходил иногда к Михаливанычу на чашку чая. Слушал его байки о том, кто у кого порося украл, или кто кому в Свиридовке рыло начистил. Нет, были, конечно, и повесомее у него дела, но байки были только про поросей, гусей и мордобои, занятно он рассказывал, вроде все одно и тоже, а вроде как в первый раз слышу. Смотрел на него и завидовал, вот он на месте мужик, тут его дом, тут его работа, которую он любит, и прищемить он успевал, и отмазать, и подмазать, и не праведник особенно, но и не подлый мужик. А главное, что он был счастливый мужик, жена, дочки взрослые, внуки уже есть, и все у него путем, и все у него правильно, не то что я, раздолбай. И тоска потом наваливалась на меня, тоска по тому месту, которое мое. Где оно? Даже сержанту этому на входе я завидовал, вот женится, дурень, нарожает детей, выйдет на пенсию майором, свиней разводить будет, на охоту ходить, по субботам с мужиками в бане париться. И будет он счастливым, потому что на месте, обычный парень, простоватый, не сильно образованный, но на месте, крепкий и надежный.
Ходил каждый день к службе и помогать меня батюшка приставлял, и чтецом пробовал, и все, что мог, а не почувствовал, не екнуло. Батюшка верил, он верил в каждое слово, которое произносил, он верил в какой-то глубинный смысл каждого жеста. Он поднимал обветренные руки вверх, и он вправду получал благодать в эти руки, я видел это, я видел его веру, но не имел своей. Как же я старался. Приходил в храм и молился до слез, становился в угол и молился, просил, умолял Бога дать почувствовать веру, ощутить, что такое вот та вера, такая, как у батюшки. А веры он был железной, и дом его сжигали, и детей у него восемь человек, храм поднимал из таких руин, поначалу одни бабки ходили, а сам батюшка молодой еще, сорока нет, и из местных. Старухи говорили, когда он подался после института еще и в духовное, все смеялись, когда к матери в рясе приезжал, все пальцем у виска крутили. А потихоньку, полегоньку замолчали, потому что у кого поспивались сынки, у кого сели, у кого по дурному делу и вовсе на кладбище уже. А этот приедет и дров наколет, и дом всегда поправит и нет такого, чтобы в хозяйстве запустение, а уж как отучился и матушку привез, так и вовсе дом налаженный, хозяйство крутится, мать при внуках, сам при делах, правда не сразу к нему деревенские пошли — молодой говорили слишком! Да мы, мол, его еще сопливым помним, а он только улыбался, но потом пошло-поехало, служит каждый день. Есть прихожане, нету, все равно служит, по требам круглосуточно бегает, ночь-полночь, станет, чемоданчик свой возьмет и пошел. Матушка у него молчаливая и улыбчивая. Храм помаленьку поднимал, сейчас-то вон уж сколько лет, а все равно иконостас фанерный, но в храм заходишь и дышишь, светлый храм, и снаружи он бело-голубой и изнутри. А голос у батюшки низкий, оперный… и пошли сначала бабки, потом дедки, а потом и детки. И стали белыми рыжие стены, оделись нагие своды. Понесли иконы, на белых, грубо-беленых стенах появились лики святых, и ожил храм, и начался в нем разговор с Господом — молитва началась. И рос приход, и рос батюшка. Теперь он авторитет покруче многих. И уже никто и не вспоминает, что он когда-то сопливым был.
А я смотрел на него и понимал, я бы так не смог, мне надо сразу, пришел, увидел, победил, я не смог бы десять лет работать, без славы, без признания, мне надо, чтобы мне говорили, какой я молодец, как во мне нуждаются. Нету у меня внутри стержня, жизнь какая-то забилась, Ангел где-то недалеко, а стержня нет еще. А как хотел я жить вот так, как они, как сержантик, как батюшка, как Иваныч, они такие разные, и, тем не менее, у них внутри было одно общее — стержень. Им неважно, что о них думают, им не интересно, кто и что про них скажет, а мне важно, мне интересно, била-колотила жизнь по башке, а все равно жду одобрения. На кой ляд мне чье-то одобрение, почему я его так старательно ищу? А потому что
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
