непросто оказалось вписать здание в отведенный земельный участок. Возникли вполне естественные споры по поводу их внешнего облика, включая отделку.
Из книги Л. Л. Кербера «ТУ — человек и самолет»: «Кабинет Чаплыгина постепенно все больше и больше напоминал архитектурный салон. На столе и подоконниках, на полу и диване лежали образцы дверных ручек, шпингалетов для окон, метлахской плитки, окрашенных в разные цвета панелей. Несмотря на любовь ученого к чистоте своего рабочего стола, заходившие с удивлением обнаруживали на нем живописно разбросанные строительные детали».
Из воспоминаний профессора К. А. Ушакова: «Речь шла о строительстве невиданных дотоле масштабов, при отсутствии сколь-нибудь подходящих прототипов и при наличии в то время больших трудностей во всяком строительстве.
Взяв на себя руководство строительной комиссией и мобилизовав все имевшиеся в ЦАГИ силы, Сергей Алексеевич целиком отдался делу и с неиссякаемой энергией и исключительным вниманием ко всему, вплоть до мелочей, довел строительство до успешного завершения.
Под его руководством коллектив ЦАГИ, состоявший целиком из молодых инженеров (самому старшему было не более тридцати пяти лет) в короткий срок создал весьма полный комплекс лабораторий. Это строительство выдвинуло ЦАГИ в первый ряд научно-исследовательских учреждений Европы и Америки.
Возможность для ЦАГИ решить задачу построения самолета во всей ее полноте, начиная с разработки аэродинамически совершенной схемы и кончая выпуском готовой машины, была обеспечена именно этим строительством, ведущимся под непосредственным руководством Сергея Алексеевича».
Чаплыгин и его помощники вложили в строительство массу сил. Земляные работы, начавшиеся, когда еще не стаял снег, и вызывавшие любопытство обитателей довольно глухого уголка Москвы, велись рабочими, по сути, вручную. Лопаты и носилки стали основными инструментами. Опытных каменщиков не хватало, за кладкой кирпичей приходилось следить в оба глаза. Крупную фигуру ученого с львиной гривой волос по утрам видели то в одном, то в другом конце стройки. Он ходил по лесам, проверял качество кладки (хотя, видимо, в тонкостях не очень разбирался), беседовал с рабочими, десятниками. Его заботливость, тяга к практической деятельности проявились буквально во всем, а строгий вид невольно заставлял подтянуться, работать лучше.
— Это вы, любезный, обронили, — поднимал он какой-либо предмет и укоризненно смотрел на виновника. — Негоже…
День-деньской он, по духу чистый математик, вникал в вещи, страшно далекие от его научных интересов, — о поставках цемента, кирпича, стальных ферм и гвоздей. И это выглядело само собой разумеющимся, накрепко связанным с повседневными заботами. Ведь он — председатель строительной комиссии, а значит, обязан быть в курсе всего.
Из воспоминаний Г. Х. Сабинина: «Хотя я не входил в число членов строительной комиссии, однако Сергей Алексеевич приглашал меня на ее заседания. Комиссия собиралась регулярно каждую неделю в один и тот же назначенный день. Меня поразила необыкновенная деловитость этих заседаний. Никаких лишних слов не произносилось. По существу, это был штаб, руководивший строительством.
Первый вопрос, который регулярно ставился на повестку дня — проверка выполнения членами комиссии поручений, данных на предыдущем заседании. Зачитывался протокол предыдущего заседания, в котором были записаны все поручения с указанием исполнителей и срока исполнения поручения. Полагалось докладывать об исполнении. Если поручение по каким-либо причинам оказывалось невыполненным, то сейчас же происходил обмен мнениями, изыскивались способы к преодолению возникших затруднений. Если затруднения были велики и требовалось обращение в высшие инстанции, то Сергей Алексеевич, обращаясь к секретарю комиссии, говорил:
— А это запишите за мной!
...Осталась у меня в памяти необыкновенно дружная работа... О какой-либо бюрократической переписке не могло быть и речи. Все делалось на слово. Я не могу вспомнить ни одного конфликта. А ведь во всяком деле были и ошибки, заставлявшие иногда по ходу строительства вносить переделки».
Чаплыгин, повторяю, старался вникать в любые мелочи. Ученый огромного дарования, житейски мудрый человек, администратор с непререкаемым авторитетом, Сергей Алексеевич в практических моментах, связанных с экспериментом и его расчетами, порой мог допустить промахи.
Но когда дело касалось формул, молодым его коллегам казалось иногда, что они хранятся в его голове на все случаи... Настолько глубоким и точным было его «математическое ви́дение» физических явлений и связей между ними.
Однажды К. А. Бункин и А. М. Черемухин делали сообщение о влиянии ветра на крыши домов. Связано оно было с возводившимся зданием института, где планировалось разместить экспериментально-аэродинамический отдел. Заботил далеко не праздный вопрос. Дело в том, что сила, действующая на крышу, имеет дополнительную слагающую, направленную не сверху вниз, как полагали много веков, а снизу вверх. Вот почему крыши от ураганных ветров обычно не разрушаются, а срываются.
Инженеры продули модель здания в аэродинамической трубе, чтобы определить оптимальное давление на кровлю, и получили любопытные данные. Когда они закончили свое сообщение, кто-то поинтересовался:
— Какой была скорость потока во время продувки?
— Тридцать метров в секунду, — ответил Черемухин.
— Такая маленькая?
Послышалась подсказка, вернее, высказывалось предположение:
— Наверное, сто тридцать метров в секунду.
Черемухин не успел возразить, как Чаплыгин обернулся к говорившему о ста тридцати метрах и поддержал его:
— Вот это похоже на дело.
Алексей Михайлович Черемухин — уже тогда опытный конструктор, инженер, летчик — развел руками и улыбнулся. Надо ли было пояснять, что скорость тридцать метров в секунду достаточно большая для ветрового испытания крыши на прочность, и никаких иных цифр в эксперименте не существовало и не могло существовать.
— А можно ли теоретически определить скорость потока? — спросил Сергей Алексеевич.
Оба инженера задумались.
— Наверное, можно, но это чрезвычайно сложно.
Сергей Алексеевич внезапно встал:
— Чего тут сложного? Вот вам формула конформного отображения[4]. — И написал ее на доске.
— Сергей Алексеевич, как вы ее вывели? — спросили озадаченные сотрудники.
— Очень просто. — И он коротко объяснил.
Признаться, мало кто понял. Потратив несколько дней, наиболее настырные молодые специалисты, присутствовавшие при разговоре, вывели-таки эту формулу. Оказалось, Сергей Алексеевич абсолютно прав. Несомненный парадокс: ученый, мало разбирающийся в практическом эксперименте на определение нужной скорости потока в трубе, выводит ее величину теоретически в считанные секунды!
С ним происходило и такое. Будучи предельно лаконичным в своих работах, Сергей Алексеевич иной раз давал готовые формулы, опуская или предельно сокращая описание процесса их выведения. Возвращаясь к ним спустя несколько лет, он порой в недоумении басил:
— Не понимаю, как я их вывел...
Между тем в его формулах, даже наисложнейших, никогда не находилось ошибок.
Наука и техника, теория и опыт, эксперимент. У
