наступать, но для этого ничего нет. Две бессильные армии стоят друг против друга, одна боится другую.
Вечером: говорят, что Орел горит. Нас обошли. Весь фронт, т.е. 3‐я армии, попали в клещи, в окружение, а что делают наши генералы? Они «думают». Уже стало привычкой: «Я уклоняюсь от окружения, мы сдаем фронт», а что же теперь? Но нужно сказать, что отдельные участки фронта удивительно устойчивы – это было врагу неприятно. Но несмотря на это мы уже наполовину окружены – что будет завтра?
В 22.00 я поехал в лес и говорил с командующим армией – генерал‐майором Петровым об обстановке. Он сказал, что фронт не может здесь больше помочь, и спросил меня: «Сколько людей расстреляли Вы за это время». Что это должно означать?
Комендант принес литр водки. Ах, теперь пить и спать, может быть тогда будет легче. Перспективы войны далеко не розовы, так как противник вогнал мощный клин в наш фронт. Но у нас, как всегда, потеряли голову и не способны ни к каким активным действиям.
5 октября 1941 г.
Мы встали в 8 часов утра. Я поехал бриться. Большая очередь. Я не стал ожидать. Целый час стоял у машины, мотор не работал. В 11 часов я поехал на участок 260‐й стрелковой дивизии, беседовал с начальником штаба. Спал во втором эшелоне. Заблудился и попал на передовые позиции к одному из наших батальонов. Я нашел второй эшелон в д. Орменка, побрился и помылся. С начальником Особого отдела тов. Клейманом пошел обедать. Обед был отличный, обслуживание тоже. Дивизия отошла очень немного. Они имеют большие потери. Против 260‐й дивизии противник сосредоточил 3 дивизии. Немцы идут в атаку во весь рост. Наши солдаты буквально косят их.
4.10.41 г. вступили в действие наши танки и после выполнения своей задачи возвратились в д. Шимятино, где подверглись бомбардировке. Дураки, поставили их в кучу и не замаскировали.
Выводы: дивизия дерется отлично, красноармейцы храбры.
Утром прибыл гвардейский дивизион. Командир этой «дьявольской артиллерии» говорит, что они также подверглись бомбардировке. Дивизион имеет 3 орудия, стреляющие залпами. Задачу на нашем фронте он еще не получил.
Немецкие солдаты имеют только куртки, они снимают с убитых красноармейцев шинели и носят их. Для отличия они отрезают рукава до локтей.
Танки отправились в направлении Брянска. Вероятно, они ожидают сзади противника.
***
Из воспоминаний командира взвода топографической разведки 83-го СП (стрелковый полк – Прим. Авт.) 260‐й СД (стрелковая дивизия – Прим. Авт.):
Сентябрь.
Наша 260‐я стрелковая дивизия 50‐й армии на рубеже обороны – западном берегу реки Судость у местечка Жирятино в 35–40 км западнее Брянска. Я в свои 19 лет – только что испеченный лейтенант, командир взвода разведки конного дивизиона артполка. 2‐го октября немецкие танки прорвали оборону и обойдя с востока, заняли Брянск. Мы в окружении, но что в то тяжелое время могли сделать наши, с позволения сказать, «орудия». Наскоро, в несколько дней сформированный в г. Кимры под Калинином полк, получил разношерстное вооружение. «Бомба», «Картуз», «Накати», «Фитиль», «Охлади» – лексикон второй батареи, вооруженной «48‐линейной мортирой на лафете Венгловского». Эти музейные мастодонты на шестерке першеронов воевали еще в Русско‐японскую. Накатить после выстрела орудие вручную, окатить ствол водой из деревянной бадейки, подвешенной на цепочке к оси колес с человеческий рост (запас воды в бочке), загнать в казенник 43-фунтовую бомбу, навести орудие по мушке, как винтовку по отвесу, чтобы получить нужную дальность стрельбы – приемы, известные чуть ли не по фильмам о войне 1812 года! Но нет худа без добра! Какую панику наводили свист и разрывы бомб среди пехоты противника, если, конечно, они ее достигали!
Бомбы эти, не принося ощутимых потерь, рвались со страшным грохотом и клубами черного дыма, совсем как в историческом кино, разбрасывая вокруг мириады мелких, в общем‐то безвредных искр и… десяток, с бутылку величиной, осколков. Но солдаты противника бросались на землю, не понимая, чем их «угощают» русские.
Первая батарея имела полковые пушки образца 1902 года, поражавшие немецкие танки первых месяцев войны лишь на близком расстоянии, а третья была вооружена 122 мм гаубицами образца 1938 г. с превосходными тактико‐техническими данным, но тогда снабжались лишь осколочными снарядами. С орудием именно этого типа мне пришлось пройти по дорогам войны до ее конца. Воюет оно, увы, и сейчас…
Но уже в первые дни войны мы увидели, что на вооружение Красной армии поступает и кое‐что посерьезнее «безоткатного орудия на лафете Венгловского». Ранним утром на исходе сентября голубое небо у небольшой деревушки Издешичи под Жирятино прорезали десятки невиданных ранее огненных смерчей, клубы желтого дыма и пыли поднялись, заслонив солнце.
Неслыханный ранее грохот, сравнимый разве что с мощным львиным рыком (до сих пор не могу найти убедительного аналога звуку срывающегося с установки реактивного снаряда) взорвал предутреннюю тишину. Это был один из первых уничтожающих залпов нового вида артиллерии – реактивной, точно по переднему краю противника. Немцы, обезумев, бежали на запад. Одновременно, не выдержав, бросились на восток и наши еще не обстрелянные пехотинцы, ошарашенные неожиданным, невиданным ранее, вплотную к их позициям обрушившимся огневым шквалом.
Но если наши солдаты быстро пришли в себя и, поняв, что снаряды падали все же на немецкие головы, через несколько часов вернулись на свои позиции, то немцам это быстро сделать не удалось: возвращаться было некому. Те, по кому пришелся удар, лежали черными желеобразными расплывшимися массами на обожженной земле (такого действия не видел больше нигде и никогда), а уцелевшие бежали, потеряв рассудок. Это тебе не безосколочная бомба орудия Венгловского! И хотя нового оружия было еще мало, оно разило врага не только огнем, но вселяло веру и уверенность в победу!
Много позже, в бою за г. Армянск на Перекопе, я своими глазами убедился в моральном воздействии лишь только неожиданного звука ракетного залпа.
Колонна пленных, бредущих под прикрытием Перекопского вала, подошла к нему в момент, когда с другой его стороны скрытая для их глаз батарея произвела залп через головы идущих. Оглушенные, уже ранее познавшие, что это значит, они кинулись на землю, глаза навыкате, на губах пена. Долго они потом дрожащие, становились на обессиленные ноги, долго строились и медленно, сгорбившись, понурив головы, плелись за одиноким конвоиром. Их спасение – плен. А в 41‐м (очевидно летом – Прим. Авт.) нам было не до пленных. Самим бы не стать пленными. Плен означал смерть, это я понимал четко.
Да, тогда, в первые месяцы войны, отходы и окружения,
