отче Михал, прожил тут не меньше моего – и тоже, по-вашему, ничего не замечал? Уж не эта ли близорукость помогла ему стать епископом? А вы, дорогой отче Вацлав, похоже, приехали сюда, дабы вскрыть допущенные епископом ошибки и выставить их на всеобщее обозрение?
Такого оборота ксендз не ожидал. Вся заготовленная им речь оказалась ни при чем. С паном, в принципе, можно поспорить и даже повздорить, пан, хоть и всесильный, еще не Господь Бог и даже не епископ. Не раз и не два бывало, что указ епископа ставил на место зарвавшегося шляхтича. Но епископом-то в данном случае был не кто иной, как сам отче Михал, так что рассчитывать на его поддержку не приходилось. Кроме того, начинать свое пребывание в Куруве с конфликта… нет, никакие жиды этого не стоили.
– Я рад, – торжественно произнес ксендз, – что нашел в вашем лице не просто богатого землевладельца, но истинного отца своим подданным, причем всем, независимо от вероисповедания. Мне очень по душе ваш порыв, дорогой пан Анджей, и я не могу не считаться со столь ярким проявлением истинно христианского милосердия, прощающего даже самого заклятого врага.
Беседа завершилась обменом любезностями, в дальнейшем ксендз резко сбавил тон и столь пламенно о евреях больше не высказывался. Однако Тевье остался без годами накатанной работы и без скудных, медных, мокрых, но все-таки денег! И с этим что-то надо было делать.
Причем очень быстро, ведь старшая дочь Тевье уже обручилась. Обещания были даны, обязательства приняты, но во время обручения о предстоящей проповеди ксендза никто не мог догадаться. А сейчас… сейчас свадебные расходы были безработному Тевье уже не по карману.
И что прикажете со всем этим делать? Разрывать помолвку из-за денег, рушить счастье любимой дочери?
Поговорив с женой, он оставил Курув и перебрался в Казимеж, еврейский район Кракова. Разумеется, золотых гор там ему никто не сулил, но человек, готовый работать с утра до вечера за гроши, всегда найдет себе место.
Как он прожил полгода – лучше не спрашивать. И так понятно: плохо прожил. Без семьи, в чужом городе, собирая грошик к грошику, экономя на всем, на чем можно и нельзя. От тоски Тевье спасался работой. Взваливал на себя еще и еще, уходя из дешевой конурки под самой крышей до рассвета, а возвращаясь к полуночи. Сил хватало только заползти по крутой лестнице, раздеться, произнести благословения и рухнуть в постель.
Тяжелее всего приходилось по субботам. Некуда было деться от беспокойных раздумий, лица жены и детей постоянно маячили перед мысленным взором. Тевье узнал, где какие уроки по субботам, и бегал из одной синагоги в другую, лишь бы не оставаться наедине с самим собой.
Но даже под мерный голос раввина, толкующего сложный комментарий, ему приходилось обеими руками выталкивать из своего сердца тоску, а из головы – тревожные мысли. Плохо, плохо быть бедным и одиноким. Особенно когда целую жизнь прожил в своем домике, окруженный близкими людьми, зарабатывая на пропитание пусть тяжелым, но честным трудом. Бессмысленный вихрь злобы, дьявольское наваждение одним махом разрушило созданный им мир, растоптало его без всякой разумной причины, без какой-либо вины со стороны Тевье.
Медленно, скрипя и стирая до крови ноги в стоптанных сапогах, прошли полгода. Одним вечером Тевье извлек из укромного места торбочку с монетами, пересчитал, не поверив, пересчитал еще раз – и, убедившись, что счет правильный, шепотом произнес:
– Все! Хватит!
Следующим утром он спокойно помолился не в самом первом миньяне, обошел своих работодателей и вежливо распрощался. Его упрашивали погодить, обещали увеличить жалованье, сулили золотые горы, лишь бы он остался. Еще бы, найти добросовестного работника, за сущие гроши тянувшего без слова жалобы такую лямку, было совсем непросто, а вернее, практически невозможно.
Но Тевье был непреклонен. Его хлопали по плечу, благодарно жали руку, дарили на прощание монеты – золотые и серебряные вместо медных, которыми с ним расплачивались эти длинные месяцы в Казимеже.
Покончив с делами, он отправился искать балагулу до Курува. Путь неблизкий, двести семьдесят верст, даже на повозке получается несколько дней в дороге. Тевье бы пошел пешком, чтобы сэкономить плату за проезд, но идти одному с торбочкой, плотно набитой монетами, было рискованно. Хоть дорога вполне безопасна, даже в безопасной местности иногда попадаются сомнительные личности. А подвергать опасности с таким трудом заработанные деньги Тевье не хотел.
И послал ему Бог удачу. Прямо на Широкой, центральной улице Казимежа, он нос к носу столкнулся с Лейзером из Курува. Не то чтобы они были дружны или приятельствовали, но, как говорится, на чужой сторонушке рад своей воронушке.
– Так ты в Курув собрался! – вскричал Лейзер, выслушав короткий рассказ Тевье. – И я туда же, везу полную телегу кошерного вина. Вот как раз ищу, кто бы присмотрел за бочками. Не хочешь? Проезд бесплатный.
– Конечно хочу! – радостно воскликнул Тевье.
Он был уверен, что Всевышний так воздает ему за усердное посещение субботних уроков, или за страстные молитвы, или за строгое соблюдение законов кашрута. Хотя, честно говоря, их совсем не сложно было соблюдать, питаясь сухим хлебом и чаем. На самом деле Лейзер изрядно на нем сэкономил, ведь по условиям поставки кошерного вина он был обязан нанять специального сопровождающего.
И потянулись, поплыли справа и слева холмы и поля Галиции. Четыре лошади медленно тянули тяжело груженную большую телегу. Бочки с вином были аккуратно уложены, крепко привязаны и закрыты серой дерюгой. Со стороны трудно было угадать, что скрывается под тканью, как и требовалось по правилам доставки кошерного вина. Коляска с Лейзером следовала за телегой, и вся процессия двигалась со скоростью похоронных дрог.
Тевье сидел рядом с возчиком. Работы никакой, знай себе смотри да мотай на ус. А чего смотреть, возчик-поляк дело свое знал, лошади тоже, и под мерное покачивание телеги оставалось только дремать. Возчик то и дело раскуривал короткую трубочку, обдавая Тевье клубами горьковатого дыма, и напевал себе под нос:
Слыш молитвы
Як же просимы
Дай на свеце
Збожный прыбэт
По жывоце
Райский побыт…
Дорога, по которой двигалась телега, то плавно поднималась к вершине приземистого холма, то медленно опускалась в очередную плоскую долину. Долины Галиции выглядели по-разному: одни поросли лесом, в других топорщилась луговая трава, третьи были тщательно и аккуратно распаханы. Со всех сторон горизонта ершились покрытые плотной шапкой лесов невысокие взгорья.
Обширная, дремотная Галиция: поля, болота, пахотные угодья, зеленые и желтые перелески под низким, покрытым кучерявыми облаками небом. Оно так близко, что, кажется, подними руку –
