уж действительно — на всех парах! Чуть позже не удержался — оглянулся. Соперники мои благополучно миновали поворот и сейчас отчаянно кочегарили свои паровики, но было видно: не успеют. Чуть-чуть, но не успеют.
А на финише царило форменное безумие. Распорядитель с трудом выпихивал с трассы разгоряченных болельщиков, чтобы не угодили под колеса. А те махали руками, кричали, подбадривали. Сейчас не было понятно, кто за кого, но это было и неважно. Главное — я победил. Спустя пару секунд подлетели остальные мобили. Водители повыскакивали из своих экипажей, и кинулись ко мне. Признаться, я поначалу немного испугался. А когда эти восторженные почитатели высокого искусства пилотирования мобилей, невзирая на мои протесты, вытащили меня из-за руля и принялись качать, вот тогда мне стало страшно по-настоящему.
Глава 10
Когда мы возвращались в особняк Игнатьевых, вести мобиль пришлось мне. А журналист всю дорогу рассказывал о том, какой я замечательный гонщик, какой я чудесный механик и как здорово, что счастливый случай свел нас давеча в парке. Федор Иванович радовался обновленному мобилю, своему и моему успеху и признанию маститых мобильных тусовщиков Тамбова. Я тоже радовался. Радовался тому, что переделка мобиля оказалась-таки удачной, что хотя бы чудом, но победил в этой случайной гонке, что меня не уронили радостные болельщики и, в конце концов, тому, что стал богаче на целые две сотни рублей. Я пытался сотню вручить Игнатьеву: все-таки именно его аппарат участвовал в заездах, но мой приятель, пребывая в состоянии эйфории, наотрез отказался взять свою долю.
Что ж, я настаивать не стал исходя из сугубо рациональных соображений. Бал, на который меня пригласили, все же благотворительный. А, значит, надо хоть копеечку оставить в пользу… ну, тех, ради кого идет сбор средств. Я, если честно, переживал на этот счет. Не хотелось показаться среди сборища богатеев совсем уж нищим, хоть и во взятом напрокат фраке. Ну а теперь я смело могу оставить в фонд помощи неизвестным зверюшкам сотенную ассигнацию, и еще останется на первоначальное обзаведение на новом месте.
Загнав мобиль на законное место, я еще минут пять выслушивал хвалебные оды в свой адрес, поскольку Федор свет Иванович нынче отхватил просто немыслимое прежде количество славы. Ну да, когда я подтвердил, что «новый мобиль» журналиста — на самом деле все тот же старый рыдван, только качественно отремонтированный, настроенный и перелицованный, то в первую минуту изумлению публики не было предела. А во вторую меня попытались качать еще раз, но я благополучно отбился от этой опасной процедуры. И тогда вал народной любви совершенно закономерно обратился на владельца чудо-машины. Думаю, сегодня Игнатьев-младший долго не уснет, заново переживая минуты своего триумфа. А, возможно, и не уснет вовсе.
— Федор Иванович, мне, пожалуй, пора. Вы обещали записку к хозяину магазина. Помните, насчет аренды фрака?
— Ах, да! Простите покорнейше, я совсем забылся. Совсем, представляете?
Счастливый журналист убежал к себе во флигель, а я подошел к теперь уже своему мотоциклу. Двухколесный агрегат так и простоял всю неделю в том же углу, где и был обнаружен. Грустный, позабытый, позаброшенный. Идти пешком к себе домой не хотелось, больно далеко. А оставлять хозяйство на ночь без присмотра тоже было нельзя. Этак завтра приду, а там кроме забора ничего и нет. А что, если…
Мотоцикл был практически новым, если не считать несметного количества осевшей на него пыли. Потом я, конечно, его разберу, вычищу, заново смажу, и буду раскатывать на нем по всяким надобностям. Но сейчас хотелось бы просто уехать домой.
Я стер с руля и сиденья пыль и грязь, долил воды в бачок, накачал почти полностью спустившие шины и с некоторым внутренним трепетом повернул ключ, запускающий нагрев. И — о чудо! — спустя минуту исправно запыхтел парогенератор. Давление быстро поднялось до нужной марки, и я, не снимая мотоцикл с подножки, повернул регулятор пара. Со скрипом, неохотно, но заднее колесо провернулось. Потом еще, еще, потом исчез скрип а я, порадовавшись такой удаче, заглушил паровик и принялся переодеваться в робу. Не хватало еще изгваздать свой единственный приличный костюм.
Когда Игнатьев вернулся с запиской, я уже закрепил тючок с одеждой на багажнике и гордо восседал за рулем своего железного коня. Это, кстати, не штамп и не преувеличение. На раме мотоцикла так и было написано: «Iron horse». И указана фирма-производитель: «Harley-Davidson». И даже узнаваемая эмблема присутствовала. В прошлой жизни я все хотел купить себе хороший круизный байк, но так и не сподобился. А тут он сам в руки пришел. Пусть не круизный, но все-таки «Харлей»!
— Вот, Владимир Антонович, возьмите, — протянул мне приятель сложенный вчетверо листок бумаги. — И спасибо вам большое и за мобиль, и за сегодняшнюю гонку, и за… за вообще все.
Игнатьев оглядел сарай-гараж и, зацепившись взглядом за сундук с инутрументом, аж просиял.
— Владимир Антонович, то, что вы для меня уже сделали, нельзя измерить деньгами. Знаете, вот этот инструмент — он не представляет для меня совершенно никакой ценности. Я не смогу им воспользоваться сам, и он, оставаясь здесь, постепенно заржавеет, порастеряется и пропадет. Возьмите его себе. Просто так, в знак моей дружбы.
Честно говоря, я и сам подумывал о том, как бы тактично и без ущерба для приятеля изъять ящичек в свою пользу. Ну а раз он сам предложил, то грех отказываться. Тем более, что мне-то этот наборчик нужен буквально позарез, ибо чую я, что после сегодняшней гонки да завтрашнего бала на меня нападет вал заказов на тюнинг.
— Спасибо, Федор Иванович, — искренне произнес я. — И за дружбу, и за инструмент. Ну а вы, если возникнет проблема с мобилем, без стеснения заезжайте ко мне, я всегда вам помогу. Только…
— Что? — обеспокоенно вскинулся Игнатьев.
— Пусть этот ящик полежит здесь до послезавтра. Все равно мне завтра будет не до работы.
— Да пусть лежит сколько угодно, есть-пить не просит.
— Вот и замечательно. А сейчас мне пора. Хочу попасть к себе домой хотя бы не в полной темноте. До свидания, Владимир Антонович.
— До свидания!
Мы пожали друг другу руки, я прибавил пару и покатил осваивать свои владения.
Паровик — штука сама по себе негромкая. А тут еще пневматические шины, условно мягкая грунтовка, фоновые шумы вроде ближних и дальних вечерних кутежей, раздающиеся время от времени пьяные вопли и глухие удары кулаков о морды, перемежающиеся матерной бранью. Солнце давно село, фонарей в слободке отродясь не бывало, и очертания домов и заборов сливались
