двухдневном сражении при Питтсбург-Лэндинг, угрюмо отступил к Коринфу, откуда он пришел. За вопиющую некомпетентность Гранта, чью разбитую армию спасли от уничтожения и плена лишь мужество и воинское искусство Бьюэлла, отстранили от командования. Тем не менее его пост перешел не к Бьюэллу, а к Халлеку, медлительному и нерешительному теоретику, не обладавшему подлинной властью. Раз за разом он выдвигал войска на линию фронта для отражения атак противника. Солдаты окапывались, но враг так и не появлялся; армия совершала тридцатимильные марши по лесам и болотам навстречу врагу, который не вступал в бой и исчезал, подобно привидению при первых криках петуха. Ту кампанию называли «суматошными вылазками»; для нее характерны были разведывательные походы и контрмарши, противоречивые планы и приказы. И такой фарс на протяжении долгих недель приковывал к себе всеобщее внимание. Многие видные граждане, особенно честолюбивые политики, стремились попасть на театр военных действий. Им хотелось своими глазами увидеть «ужасы войны» – по возможности находясь в безопасности. В число таких политиков входил и наш друг губернатор. Он часто появлялся в штаб-квартире главнокомандующего и в лагере войск его штата. Его всегда сопровождали несколько человек из числа личной охраны. Безупречно одетый губернатор в шелковом цилиндре красовался на коне. Он невольно приковывал к себе взгляды; его фигура напоминала о далеком мирном времени. Грязные, усталые солдаты, опираясь на заступы, смотрели из окопов на красивых, нарядных зрителей и громко ругались, подчеркивая дикость присутствия такой публики в суровых армейских буднях.
Как-то в частной беседе генерал Мастерсон сказал:
– Знаете, губернатор, – оба сидели верхом; Мастерсон, по своему обыкновению, перекинув одну ногу через луку седла, – на вашем месте я не ездил бы дальше. Там, впереди, только стрелковые цепи. Наверное, именно поэтому мне поручили оставить осадные орудия здесь. Ведь стрелки при наступлении на врага могут погибнуть от переутомления, если будут их оттаскивать: орудия довольно тяжелые.
Скорее всего, незатейливый армейский юмор прошел мимо сознания губернатора, увенчанного шелковым цилиндром. Если даже он что-то понял, то не стал ронять своего достоинства и не подал виду.
– Насколько я понимаю, – сурово проговорил он, – там впереди находятся мои земляки – Десятый полк, которым командует капитан Армистид. Если вы не против, я хотел бы повидаться с ним.
– Да, с ним стоит повидаться. Но впереди довольно густые заросли, и я бы посоветовал вам спешиться и… – генерал покосился на свиту губернатора, – избавиться от прочих помех.
Губернатор пошел дальше один, пешком. Через полчаса он прорвался сквозь заросли, которые густо покрывали заболоченные земли, и ступил на более твердую почву. На поляне он увидел половину пехотной роты, которая отдыхала за ружьями, составленными в козлы. Кто-то чистил пояс, кто-то рылся в заплечном мешке, кто-то пил из фляги. Одни лежали на сухих листьях, вытянувшись во весь рост, и крепко спали; другие, сбившись группками, лениво беседовали о том о сем; некоторые играли в карты; никто не отходил далеко от оружия. Штатский подумал бы, что представшая его глазам сцена говорит о небрежности, беспорядке и равнодушии; военный подметил бы напряженное ожидание и готовность.
На небольшом расстоянии от солдат на поваленном дереве сидел офицер в полевой форме, при оружии. Он заметил приближение гостя. К губернатору, отделившись от одной из групп, подошел сержант.
– Я хочу увидеть капитана Армистида, – сказал губернатор.
Сержант прищурился, молча кивнул в сторону офицера и, взяв ружье из одной пирамиды, последовал за гостем.
– Сэр, этот человек хочет вас видеть. – Сержант отдал честь.
Офицер встал.
Узнать его можно было с большим трудом. В волосах, которые всего несколько месяцев назад были каштановыми, мелькали седые пряди. На обветренном, загорелом лице проступили морщины. Поперек лба виднелся длинный синевато-багровый шрам – след сабельного удара; с одной стороны лицо искривилось; на щеке появилась ямка после пулевого ранения. Счесть его красивым, наверное, могла бы лишь преданная северянка.
– Армистид… капитан! – Губернатор протянул руку. – Вы не узнаете меня?
– Узнаю, сэр, и отдаю вам честь, как губернатору моего штата.
Поднеся правую руку к глазам, он лихо отсалютовал. По правилам военного этикета рукопожатия не положены. Губернатор поспешно убрал руку. Если он и испытывал удивление и досаду, то его лицо ничего не выдавало.
– Этой рукой я подписал ваш патент, – напомнил он.
– И этой же рукой…
Армистид не договорил. Спереди грохнул ружейный выстрел, за которым последовал еще один и еще. Пуля просвистела совсем рядом и угодила в ближайшее дерево. Солдаты повскакали с земли; еще до того, как капитан своим высоким, звонким голосом скомандовал: «Подъем!» – все бросились к пирамидам с ружьями. Снова – перекрывая треск выстрелов – голос капитана властно пропел: «К оружию!» Послышался лязг отмыкаемых штыков.
Пули со стороны невидимого врага теперь свистели безостановочно, хотя в основном ложились мимо. Жужжа и вращаясь на лету, они проносились между ветвями. Появились первые убитые и раненые. Несколько раненых, хромая, с трудом выбрались из зарослей впереди; не останавливаясь, с побелевшими лицами и сжав зубы, они ковыляли в тыл.
Вдруг впереди послышался глухой залп; снаряд, пролетев у них над головой, с грохотом взорвался в чаще, разбросав палые листья. Перекрывая грохот, как будто плывя над ним, словно песня высоко парящей птицы, капитан продолжал монотонно и напевно отдавать команды. Они успокаивали, как вечерня в полнолуние. Знакомые с таким успокаивающим действием команды в минуты неминуемой опасности, солдаты, которые прослужили меньше года, исполняли свой долг с выдержкой и точностью ветеранов. Даже штатский гость, стоявший за деревом и разрываемый между гордостью и ужасом, поддался очарованию этого голоса. Набравшись храбрости, он побежал лишь после того, как стрелки, подчиняясь приказу сомкнуть ряды, вышли из чащи, как затравленные зайцы, и выстроились слева в шеренгу, отдуваясь и радуясь передышке.
III
Бой человека, который не прислушивался к своему сердцу
Бредя следом за ранеными, губернатор с трудом пробирался сквозь «джунгли». Он запыхался и немного смутился. Если не считать одиночных выстрелов сзади, ничто не говорило о том, что там идет бой. Враг готовился напасть на противника, в чьей численности и тактической дислокации он не был уверен. Беглецу очень хотелось уцелеть и дальше быть полезным стране; с этой целью он вверял себя Провидению. И вот, перепрыгивая ручеек на поляне, он подвернул лодыжку. Двигаться дальше он не мог, так как из-за своей тучности не в состоянии был скакать на одной ноге. После нескольких тщетных попыток, страдая от нестерпимой боли, он уселся на землю, проклиная свою постыдную слабость и осуждая войну.
Снова началась перестрелка; мимо него со свистом пролетали пули. Потом он услышал два
