становится легче дышать.
— Я должен простить себя — тихо говорит он, глядя мне в глаза, как будто ищет поддержки или помощи. В сознании мелькает образ глаз в небе.
— Каким тебя видит Бог? — удивляю мужчину этим вопросом, погружая в размышления. Через закрытые веки разливаются слезы, но в это раз это освобождение. Губы растягиваются в улыбку, на щеках проступают ямочки. Он поднимает голову к небу, позволяя себе закричать. Выпуская накопленное напряжение и вину. Все, что происходит здесь не может быть понято другими, потому что такой опыт можно только прожить. Никакие слова не могут объяснить процессы, происходящие на уровне души, психики и тела, когда растворяется инпринт прошлого. Чувствую, что пространство разряжается, успокаивается и выдыхаю.
Саша снова смотрит на меня, лицо проясняется, глаза как горный ручей, все его существо светится благодатью и благодарностью. Мы молча улыбаемся друг другу и начинаем спуск в реальный мир.
— Ты мой ангел. Я не мог попасть сюда, потому что у меня не было тебя — уже в машине он берет меня за руку и мы едем в тишине. Горная дорога успокаивает, Саша закрывает глаза. Дыхание становится поверхностным и ровным, его нервная система перезагружается.
Водитель говорит, что ехать еще полчаса. Чувствую, что и мои глаза закрываются. Позволяю им это, отпуская напряжение в плечах и голове. Все позади. То, зачем мы ехали произошло. «Что это было?» — выпрыгивая из засады спрашивает Жириновский. Природу произошедшего невозможно понять логически, анализ здесь не работает. Как не работает формула создания гениальной музыки или картины. Есть нечто большее, неподдающееся рамкам привычного восприятия. Тело не врет, тело может проводить больше, чем разум. То, что мы чувствовали и проживали — важнее мыслей об этом, честнее рассуждений. Не дано все в мироздании понять через маленькую микросхему в скафандре. Можно выдохнуть и доверять.
Скрежет тормозов, резкий толчок, застывшая секунда, открываю глаза и вижу, как мы переворачиваемся. Вещи с сидений повисают как в невесомости. Удар, грохот, звук разбивающегося стекла, мой крик. И тишина. Снова открываю глаза, пытаюсь понять расположение тела в пространстве. Боли нет, значит я в порядке. «Ты как?» — беспокоится голос. Машина перевернулась на крышу, окна вылетели, мы выползаем по бокам. Саша помогает водителю выбраться. Все трое отходим на несколько метров от машины. Из-под капота идет дым. Пока мужчины пытаются поймать сеть, чтобы вызвать помощь, я просто смотрю на горы и дышу.
Все это могло закончится сейчас. Темнота бы сменилась ярким светом и я бы вернулась в свой мир. Всем своим существом благодарю синхроничность за то, что продолжаю быть здесь. Воздух обжигающе холодный, но мне жарко. От чистоты воздуха кружится голова. Я жива. Впервые ощущаю это не как наказание, а как дар. Каждый сантиметр гор гудит присутствием. И я продолжаю дышать. Саша вытаскивает из машины куртки и воду. Говорит что-то про аварийную службу. Укутывает меня, чтобы согреть. В этом нет подтекста или романтики. Только жизнь. Обнаженная до предела человеческая жизнь. «Сохрани священное» — проносится чужим голосом в сознании. Ни книги священы, ни стены храмов, ни украшения. Священа жизнь. Несмотря на бесконечный цикл воплощений, самое важное — переход. Быть здесь — благословение. Быть здесь. Мое сердце впервые горит, как будто увеличиваясь вдвое. А жила ли я раньше? Может физическое рождение — не равно появление в этом мире?
Приезжают несколько машин, Саша усаживает меня и пристегивает. Замерзшими ладонями он пытается согреть мои. Дает горячий чай. Мы едем и он рядом. Я чувствую его не столько физически, сколько вниманием. Площадь Республики та же, но вижу ее другими глазами. Даже глаза прежние, изменилось восприятие. Сдвиг точки сборки. Сегодня меня оживили. Саша провожает в номер, говорит, чтобы отдохнула, а он придет позже. Остаюсь одна в коробке номера и проваливаюсь в пустоту одиночества. Телефон громко напоминает о своем существовании, это Ник и я так рада ему. До слез рада, что могу услышать мягкий баритон и сказать «привет».
— Я попала в аварию, машина перевернулась — выпаливаю без лишних пауз. Вот бы он был рядом и можно было бы прижаться, упасть в древесный аромат, забыть обо всем.
— Куда ты ехала?
— В храм в горах.
— С кем?
Ни «как ты?», ни «все порядке?», ни «где ты сейчас?». Важнее знать с кем? Застываю от пронзающей обиды. Почему он не слышит, что я сегодня рождена в жизнь? Почему я не чувствую его страха потерять меня? Кто-то из субличностей пытается цепляться за идею о расстоянии, но остальным приходится признать: мы не вместе. Ник не мой.
Принимаю душ, хочу спать и есть одинаково сильно. Но организовывать ужин нет сил, поэтом собираюсь провалиться в темноту забвения. Надеюсь без снов, чтобы отдохнуть от такого количества событий на «квадратный день жизни». Чищу зубы, глядя в зеленые глаза своего земного тела. И впервые ни это лицо, ни конечности, ни тяжесть скафандра не раздражает. Словно смотрю на прожилки листа, идеальные линии, созданные природой. Радужка глаза как отдельный мир, веснушчатые щеки, пальцы, которые могут создавать шедевры живописи или играть на инструментах, задевая сердце. Жириновский в пижаме подсказывает, что конкретно эти пальцы ни того, ни другого не могут. Прошу его не сбивать настрой. В этом скафандре так много потенциала. Вспоминаю, что буддисты говорят «если тебе досталась нервная система человека, то ты выиграл эту жизнь». Земной скафандр — одновременно балалайка с тремя струнами и космический оргАн. Первые 20 лет жизни уходят в на то, чтобы разобраться как «оно» работает. Сколько бы я не изучала воплощения на Земле, никогда бы не смогла моя энергетическая сущность понять диссонанса чувств, которые сейчас бурлят на разных уровнях того, что я называю собой. Сложно. Самой сложно разобраться в сотнях субличностей, мыслях, эмоциях, ценностях, ролях, инстинктах и порывах души. И каждая жизнь — как музыкальное произведение. Потому что чем выше мастерство, тем сложнее техника, тем виртуознее пассажи, можно выбирать разные стили и даже импровизировать. Вот зачем души возвращаются сюда вновь и вновь.
Философские осознания прерывает стук в дверь. Надеваю халат, коротковатый для моего нестандартного роста. Улыбка с ямочками на щеках врывается в комнату позитивным рассказом о том, что сейчас будет кормить меня. За ним заезжает столик с несколькими блюдами. Официант желает хорошего вечера и уходит. Брюнет двигает столик к креслу, предлагая мне устраиваться, и, кажется, не обращает внимания на длину халата.
— Я заказал пасту с морепродуктами, салат овощной, прошуто, круассан и тирамису — он
