ревнует, так как у меня есть жизнь, не связанная с ним. Ревнует, потому что у меня есть право на жизнь, и да, я немного боялась говорить ему, потому что он собственник и мог проявить агрессию. «Агрессию? Я?» Он посмеялся. А потом снова стал ругаться. Маленькая распутница, ты встречаешься с подружками или с друзьями? С друзьями! Ты только об этом и думаешь. Гормоны думают за тебя! И я сказала: да! Да, это мальчики, настоящие, молодые и крепкие! Меня трахает вся школа, и мне это нравится! Я даже обожаю это, если хочешь знать! Ты привил мне вкус к таким вещам, вспомни! Я обозвала его как только могла, даже импотентом и сволочью, а он снова пригрозил отправить меня в детский дом или в школу для трудных подростков.
Клэр считает, что у него нет таких полномочий, но я-то знаю, что Гуму все под силу. У него есть на меня все права. Полиция никогда не поверит, что он насилует меня на протяжении двух лет, а я до сих пор его не сдала. Так говорит Гум, и я думаю, что он прав. Почему я молчала все это время? Почему открыла рот теперь? Он прав, и я это знаю. А еще знаю, что это он убил мою маму, но и здесь я не смогу ничего доказать. «Бредни юной сиротки», – высмеивает меня Гум каждый раз, когда я заговариваю об этом, то есть во время каждой нашей ссоры. Они закроют меня, это точно. Гум, полиция, врачи, учителя… Они отправят меня в приют или в психушку. Гума все любят, и он скажет, что я грязная неблагодарная девчонка, которая делает его жизнь невыносимой. Соседка, миссис Фейнхельд, чей дом расположен всего в нескольких метрах от нашего, слышит, как мы ругаемся. Она слышит, как я кричу, что он просто козел, тупица, убийца, нахлебник и жадина, ко всему прочему. Гум же никогда не выходит из себя по-настоящему, при любых обстоятельствах продолжает говорить рассудительным, ироничным тоном и приводить в замешательство бегающим взглядом. Он никогда не распоясывается. Миссис Фейнхельд и все мои идиоты-одноклассники дадут показания против меня. Никто мне не поверит, никто, кроме Клэра. Он один знает и понимает, что это может быть правдой.
Естественно!
После вечерней размолвки я убежала из дома и отправилась к телефонной будке возле школы, чтобы позвонить ему и все рассказать. Он ответил: «Перестань плакать, я нашел решение твоей проблемы. Забавное решение».
* * *
Клэр придумал жуткий и потрясающий сценарий. Этот тип сумасшедший, но смешной, поэтому я согласилась. Чтобы претворить в жизнь план Клэра, я убедила Гума покинуть Бердсли. Уехать как можно быстрее. Гум стал задавать вопросы:
«А как же пьеса? Я думал, она тебе нравится. А твои друзья? Филлис и все эти несерьезные юнцы, с которыми ты водишься? Этот Стэн, что так часто названивал? Они тебе больше не нужны? Это было бы прекрасной новостью».
«О, Гум, театр мне по барабану! И они мне не настоящие друзья, то есть с ними сложно. Я дружу с ними, потому что я здесь, а не где-то еще, это временные друзья, ты сам говорил. Я… мне кажется, я не смогла приспособиться. Но если я останусь, то обязательно наделаю глупостей, ну… не знаю, влюблюсь в какого-нибудь из этих переодетых идиотов, в одного из футболистов или бейсболистов, понимаешь? И пересплю с ним».
«А тебе не хочется?»
Он спрашивал с иронией, устраиваясь в кресле поудобнее и оценивающе приподнимая подбородок. Я почувствовала, что нащупала нужный крючок, которым смогу зацепить рыбку.
«Нет, они вызывают у меня отвращение, но если я останусь тут дольше, то привыкну, поглупею им под стать, и неизбежное произойдет. Все мои подружки уже переспали с пацанами из школы. Ну, или хотя бы поцеловались, потрогали…»
«Потрогали?»
«Да, нуты знаешь. Трогали друг друга. В машине, в кино, на поле или в комнате, притворяясь, что занимаются, пока их мамы находятся внизу. Ну как это обычно и происходит, ты прекрасно знаешь. Не задавай мне такие вопросы, ты сам все знаешь».
«Расскажи, Ло, мне интересно. Даже Розалин Кован уже делала это?»
«Сразу же Розалин Кован! Как будто нет других девочек, кроме этой кретинки».
«Она делала это»?
«Да, делала, но она не спала с ними. Только…»
«Только что?»
«Ох, ну зачем это? Просто детские штучки с троганием пениса».
Я села к нему на колени, обвив руками его шею. Гум не курил, но сейчас от него пахло табаком. Скорее всего запах остался от старого профессора, который заходил к нему после обеда. Я столкнулась с ним в дверях, когда вернулась домой. Я опустила голову Гуму на плечо, попа моя была у него на бедрах и нажимала ровно там, где нужно. Я сказала:
«О, Гум, давай продолжим наши большие каникулы. Уедем, пока все не вышло из-под контроля, – будем кочевать из мотеля в мотель, как раньше. А то мы потеряем друг друга. Нам ведь было хорошо вдвоем, не так ли, папочка Гумми?»
Гум замолчал. Он изучал меня, задаваясь вопросом, отчего же мне вдруг захотелось уехать так стремительно, и параллельно разглядывал волоски на моих висках. Между нами все стало сложно в последнее время. Был еще этот старый профессор, который приходил к нему все чаще и чаще, и каждый раз после разговоров с ним улыбка Гума становилась натянутой. В такие моменты он говорил, что, наверное, нам надо уезжать. Его разум отягощали какие-то тайные мысли, которые я не понимала.
Вечером, когда мы закончили ужинать, он толкнул меня в свою комнату, хотя мы даже не помыли посуду. Но у него ничего не вышло на этот раз. Никак. Он пытался, пытался… Ужас. В конце концов, он плюнул на все, но лицо у него было потерянное. Как у сбежавшего заключенного, ищущего, где бы спрятаться. «Не страшно, Гум, такое бывает, я думаю». Он ничего не ответил. Я собиралась уходить к себе, когда он сказал: «Хорошо, хорошо, мы уедем отсюда. Здесь и тебе, и мне больше нечем дышать».
Я снова запрыгнула на кровать, чтобы поцеловать его, и сказала: «Только теперь я выбираю, куда нам ехать, ладно? Ты даешь мне путеводитель, а я выбираю путь».
Он засмеялся и согласился, правда, к несчастью, у него от этого вновь появились силы. Но не страшно, я была счастлива. Счастлива, что мы могли начать приводить в исполнение план Клэра.
Бедняга Гум попался на удочку: пошел рассказывать директрисе, что
