ученым, предпочитал бы читать его книги, вернее – статьи, составляющие главы этих книг… Нет, не совсем верная аналогия…
– Смысл ясен.
– А после театра было Озеро – фестиваль на Озере. Центр тяжести неизбежно сместился в их сторону, и получилось так, что на разогреве у дуэта было пять полновесных электрических и гремящих групп. Забавное зрелище! Вот, я вспоминаю тот вечер, на лице у меня улыбка, а рассказывать как-то грустно. Казалось, будто весь город собрался послушать их. К моменту их выступления люди уже заполнили все возможные зрительские площадки. Все ждали. Странно, но в этом событии городского значения телевидение не принимало никакого участия.
– Да, могли бы сообразить.
– Это выступление, как и все другие, не было похожим на все предыдущие. Но для меня, человека, знающего его лично, отличие это заключалось не в оригинальной сцене, не в освещении, не в фестивальном формате… Как показывает статистика, никто из тех, кто рассказывал мне о своих впечатлениях от этого выступления, не говорил о том, что смогли мои глаза увидеть, а уши – услышать. Все они приводили массу примеров уникальности этого концерта: от тривиальных деталей типа «на нем был новый пояс» до полумистических наблюдений о единении четырех стихий, выражавшемся в том, что выступление было на открытом воздухе, вокруг была вода, туда можно добавить землю, на которой стояли зрители, а освещение можно принять за огонь. Однако никто не отметил то, что запало мне в душу и заставило буквально по дням с тревогой отслеживать события, происходившие после этого вечера. Не то, чтобы мне захотелось оставить все свои дела и следить за каждым их шагом, но мне на самом деле стало тревожно за них. Ты помнишь песню «Озеро порывов»? Его собственную песню, помнишь?
– Ты знаешь, я помню, что на ранних акустических фестивалях он пару раз сыграл пару песен своего собственного сочинения, но хоть убей я не смогу вспомнить что это было, как звучало и на что это было похоже.
– Как и все. Никто не знает его песен, потому что он не играет их и не вспоминает. Не играл до концерта на Озере. Может быть, именно этот факт и заставил его вспомнить эту свою песню, которую он играл давным-давно в аккомпанементе, если ты этого не помнишь, скрипки.
– Припоминаю. Точно, он даже делил свое и без того короткое камерное выступление на две части: соло и в дуэте со скрипкой.
– Верно. А в этот вечер все произошло во время исполнения этой песни… Ты знаешь, я вспоминаю это выступление, переигрываю его многократно у себя в голове… Они – именно эти пять минут – они отличались от всего того, что эти двое делали все эти пять месяцев. Казалось бы, те же люди, те же инструменты, тот же звук, но нет – не так все просто. С очень тонкой материей имеем дело. Ты знаешь, интересно, что песня эта сразу же запомнилась, подобно тому как вырезается канавка в покрытом лаком диске во время производства пластинок. Один проход – и песня живет в тебе! О, что это был за проход! Ты знаешь… трудно сейчас правильные слова подобрать… Она реально заполняла собой все свободные места, оставленные его гитарой и голосом. Но не только это: она украшала песню, обогащала ее своей фантастической игрой, она чуть ли не физически подставляла свои плечи, чтобы удержать на себе всю эту незамысловатую структуру из двух куплетов и трех припевов – ее движения очень это напоминали – и еще она… Знаешь, я как будто вижу все это перед собой сейчас: на протяжении всего концерта сижу поодаль, наслаждаясь общей картиной, тут начинается эта песня, меня неудержимо тянет ближе, насколько это возможно – ближе к этой музыке. Я подхожу к самому краю Озера, чтобы лучше разглядеть их, играющих на полуострове – там была оборудована сцена, и я вижу, как по ее щекам текут слезы…
– Почему?!
– Можно было предположить, что это были слезы удовлетворения от происходящего, слезы радости, экстаза. Но глаза, источавшие их, кричали какой-то тоской.
– Нет, ну это ясно, что она была неравнодушна к нему, иначе бы всего этого не было. Но это уже скорее похоже на показуху…
– Я так не думаю.
– Уверяю тебя, ведь если бы у нее что-то на душе было, или вдруг она что-то там осознала, скорее всего это отразилось бы на ее игре, скажем, она бы стала нарушать темп, ошибаться, задумываться. А, судя по твоим словам, все было сыграно идеально.
– Беспрекословно!
– А это не означает, что все это было запланировано заранее? Тем более, весь город был, что называется, у их ног, и все четыре стихии с ним.
– Скорее всего – нет.
– Ну, не знаю, что еще сказать…
– Не надо ничего говорить. Дослушай до конца… Он сам был ошарашен происходящим, когда заметил эти слезы.
– То есть?
– Слезы не планировались. Чувств такого калибра не должно было быть. А она не сдержалась!
– И все это видели?
– Не берусь говорить за всех, может быть и видели, но странным образом не говорили об этом ничего. Понимаешь, не каждый день видишь плачущего на сцене музыканта, исполняющего что-то новое на чрезвычайно высоком исполнительском и эмоциональном уровне. Сейчас мне кажется, что чувства у нее в тот момент были скорее к музыке, к тому, что они вместе производили на свет, а не к нему лично. Может я и ошибаюсь.
– Задам один вопрос: а тебе приходилось говорить об этой детали другим?
– В точку! В том-то и дело, что нет! Удивительно, что и мною эта деталь была обделена вниманием, хотя она так и врезалась в память. Я думаю, может это происходило и с каждым, видевшим эти слезы? Однако вскоре после этого деталь начала обсуждаться в разговорах, в Интернете, но происходило это уже после их последней встречи.
– А когда произошла эта последняя встреча?
– Пятью днями позже. После Озера они встречались примерно через день. В первую же встречу она сказала ему то, что он не смог сразу переварить…
– А тебе откуда все это известно? Он что, сразу бежал докладывать тебе?
– Он был в замешательстве, да и мне хотелось понять суть происходившего между ними. У меня было какое-то странное чувство, что сейчас между ними должно что-то произойти. Так что это у него зазвонил телефон, и звонок этот был от меня. На мои общие вопросы: «Как дела?» и «Что нового?» следовали не менее общие ответы: «Нормально» и «Ничего», хотя, судя по голосу,
