– Ничего.
Мой ответ почему-то вгоняет его в ступор. Я что-то делаю не так?
– У меня все есть, – рвусь смягчить.
Отчего-то очень боюсь, что обидится. Едва допускаю эту мысль, и сердце болит.
– Ладно. Но я все равно что-нибудь куплю, – выказывает упрямство, о котором я успела забыть.
Молчу. Только смотрю на него во все глаза. И он не сводит с меня взгляда и не шевелится. Пока не начинает звонить телефон. Мой. То есть, мамин. Бросаю взгляд на экран, и магия слетает. Затягивает беспокойство, словно темные тучи перед грозой.
– Хм… Э-э-э… Ну, иди уже, Чарушин, – прошу взволнованно. – Пока.
– До вечера, – бросает он и быстро покидает палату.
21
Ты считаешь подобное грехом?
© Артем Чарушин
– Ты с ума сошел… – отрывисто выдыхает Лиза после затяжной паузы. – Я не могу принять… Извини.
Стоим в ее палате у окна, так она в него и утыкается. А у меня складывается ощущение, что просто не может смотреть ни на меня, ни на мой подарок.
– Цветы ты раздаешь медперсоналу. Фрукты и сладкое тебе нельзя, – перечисляю, как аргументы. – Эта побрякушка – единственный вариант.
Дернувшись, Лиза снова ко мне поворачивается.
– Это очень дорого, – высекает достаточно громко. Никак не пойму, оскорблена или просто возмущена моим подкатом. – Не надо так делать, пожалуйста. Ничего не приноси, иначе… Мы не сможем дружить и общаться.
– Почему? – из меня тоже какая-то обида и упрямство прут. Задевает моментами капитально то, что Богданова постоянно отталкивает. Любой жест с моей стороны с настороженностью, а то и в штыки принимает. – Что плохого? Я не понимаю.
– Не понимаешь? – вот теперь она точно оскорбляется, бля. Приехали. – Наверное, потому что ты привык к определенным отношениям.
– Каким? – выпаливаю незамедлительно. – Что за намеки? Говори прямо.
Она краснеет, и я, конечно же, догадываюсь, почему. Но тянуть на себя и облегчать ей путь сейчас не хочу. Вперившись взглядом, жду.
– Когда девушки делают все, что ты захочешь, а ты их за это благодаришь, – выговаривает Дикарка задушенным шепотом великую и ужасную тайну.
С головы до ног красная. Вот-вот свалится без чувств.
Стискивая челюсти, закатываю глаза. На какое-то время замираю, чтобы тормознуть ускорившееся сердцебиение и придумать ответ, который будет более-менее правдивым и при этом не шокирует Богданову.
Сосредотачивая на ней взгляд, еще пару секунд молчу. А потом по привычке развожу руками и выдаю:
– Мне не нужно никого благодарить. И с тобой, – делая паузу, невольно зрительно выкатываю больше, чем следует. Лиза, конечно, не большой эксперт, но похоть всегда улавливает. Она ее смущает, даже если посыл не до конца понимает. – С тобой – это не подкуп. Я хочу… – приличные слова ускользают. И какое-то мгновение я просто взглядом давлю. – Ты мне нравишься, разве еще непонятно? – получается грубее, чем я хотел бы. Не из робких, но с Дикаркой, когда она включает полное неприятие ситуации, чувствую себя каким-то бараном. И от этого вроде как смущаюсь. Скулы жжет. На хрен. – Я хочу за тобой ухаживать. Хочу, чтобы ты улыбалась. Хочу, чтобы у тебя было что-то… – дыхание срывается. Упирая руки в бедра, переминаюсь, глядя на Дикарку из-подо лба и закусывая губы изнутри. Она и вовсе не дышит. Понимаю, что нужно кончать, иначе точно откинется. – Хочу, чтобы что-то мое оставалось у тебя всегда, – выдавливаю со второй попытки.
И вновь застываю. Жду ответ.
– Одну розу я засушила. Заберу домой, – признается Лиза, как в чем-то чрезвычайно постыдном. Что бы она не вкладывала, эта информация откликается в моей груди жаркой дрожью. – Но этот кулон очень дорогой. Извини.
– Нет. Это не драгметалл. Так… Дешевая побрякушка. Мне она просто показалась красивой, я подумал о тебе и захотел купить.
Да, блядь, снова вру. Когда-нибудь покаюсь. Но не раньше, чем она станет моей.
– Честно?
– Честно. Не видишь разве, что никаких пломб и этикеток нет?
Озаботился все снять. Не дурак ведь.
– Ладно… – тихо шелестит Лиза. Берет с подоконника коробку, вынимает кулон вместе с цепочкой, некоторое время рассматривает два увесистых серебряных крыла, а потом снимает с ушка одно и протягивает его мне. – Пусть одно крыло будет у тебя.
Идя на уступки, принимаю. Сразу же вешаю его на свою цепочку, хотя до этого никогда никаких крестов и прочих подвесок не носил.
Лиза, оглядывая меня, наконец, улыбается.
Свою половину не надевает. Возвращая коробку, просто сжимает в руке.
– У тебя будут проблемы, если «твои» увидят? – догадываюсь я.
Она смущается, и все же не отрицает.
– Носить не смогу, Артем, – честно говорит. – Но буду беречь, как… – не договаривает, и мы вместе замираем.
Даже дышать перестает.
– Как? – повторяю с вопросительными интонациями.
Хочу, чтобы она продолжила.
– Как самое дорогое, что у меня есть.
После этого окончательно теряюсь. Не знаю, какую реакцию выказать, если прикасаться мне к ней просто так до сих пор нельзя. Во сне или невзначай прокатывает. А вот так вот нагло, когда вздумается – нет.
– Так, когда тебя выписывают? – хрипло тяну, закладывая ладони в карманы штанов. – Я имею в виду, во сколько? Помню, что завтра.
Все десять дней, что Лиза находилась в больнице, приходил каждый день. Спать с ней привык. Точнее, контролировать свой стояк и прочее. Обнимать типа без претензий на секс.
Ладно, хрен с ним, с сексом. Я теперь не понимаю, что делать следующей ночью, когда Богданова будет дома.
– Сказали, примерно после трех. Но родные, наверное, раньше приедут. Ты не приходи больше.
Говорит Лиза спокойно, без какого-либо намерения оттолкнуть, поэтому я подавляю все свои реакции. Иду за ней к кровати. Она, подбивая подушку, садится в свой угол, я – в противоположный. Все последние вечера так провели.
– Почему ты молчишь? – спрашивает Дикарка пару минут спустя, и я понимаю, что тупо завис, разглядывая ее. – Расскажи что-нибудь… – просит и отводит взгляд.
Ненадолго. Почти сразу же возвращает. И снова отводит... Возвращает… Отводит… Никак не свыкнусь с этой ее манерой. Отчего-то взрывает она меня капитально. На ровном месте возбуждаюсь. А ведь сегодня даже одежда на Дикарке та самая затрапезная – широкие штаны и длиннющий свитер. Комплект с претензией на пижаму, но, честно, не уверен, что такое в принципе где-то продают. Словно кто-то специально на дому сшил это уродство. Возможно, мать Дикарки. Видел ее мельком – впечатления не самые радужные.
