подготовить коней к нашему небольшому путешествию и накормить их?
— Сказал, что ты сможешь поделиться чем-то съестным. Плошки овса не найдётся? — Ярослав умолк, а на юном лбу проявились морщины. — Или чем ты здесь потчуешь своих подопечных?
Щука недвусмысленно опускает глаза на корыто с ботвой от корнеплодов у себя под ногами и издаёт короткий смешок. То же самое повторяет за ним и Ярослав.
— Лучше тебе не отнимать хлеб у моих скакунов, если, конечно, ты не достаточно… подкован, — делает акцент на последнем слове олегов помощник и кивком головы в сторону показывает на избу Эгиля. — Пойдём, выпрошу для тебя воды и немного съестного. Путь нам предстоит по-настоящему непростой, хоть и быстрый. Придётся поторопиться, чтобы мы успели в Псков и вернулись к охотничьему домику одновременно с остальной дружиной.
Уже через несколько минут они расположились на заднем дворе с несколькими ломтями хлеба и кувшином молока. Немногословный Эгиль, видимо, не знающий, что сказать соседскому сыну, молча поделился с ними скромным обедом и под пристальным въедливым взглядом жены вернулся назад в избу, вздыхая и вешая голову на ходу.
— И… — щурится не то от солнечных лучей, не от родившегося в его рыжей голове вопроса Щука, а затем отпивает из сосуда немного молока, оставившего белесый след на пушке над его верхней губой.
— И? — повторяет с вопросительной интонацией, протягивая руку за кувшином и чувствуя его тяжесть в неуверенной хватке собственных рук, Славко.
— Зачем тебе понадобился перстень? Похвастать перед зазнобой? Или просто не можешь удержаться и крадёшь любые побрякушки, если те плохо лежат?
— Деньги понадобились. И много. Отец задолжал в Новгороде перед смертью и ни слова не сказал, так что огорошили меня его компаньоны уже на месте.
— Печально. И давно его не стало?
— Вот уже несколько месяцев.
— По крайней мере, ты помнишь его лицо, — взгляд зелёных глаз Щуки становится словно затуманенным, а пальцы, сжимающие кусок хлеба, впиваются в корку и миновав её, впиваются кончиками в сам мякиш. — Мой сгинул, когда я был несмышлёным и ничего не запомнившим малышом. Забавно, он, как и ты, тоже перешёл дорогу одному… князю и был сослан отрабатывать свою виру. Так и остался навсегда в соляных шахтах. Но много воды с тех пор утекло.
— Поэтому ты кормишь лошадей солью с рук? В знак тризны по ещё одному преступнику?
Рыжий конюх встрепенулся вяхирем, а его сердце застучало ещё сильнее, когда он увидел остановившегося в паре метров от них Люта, что и произнёс эти слова.
— Соль… помогает им от жажды в жару, — вместе со слюной проглатывает горькую обиду конюх и опускает глаза. Задрожавший от одного только вида кочевника Славко торопливо проглатывает хлеб и встаёт, чтобы поклониться дружиннику: испытать на себе его гнев ещё раз он не хочет.
Не скрывающий удовольствия от того, что напугал обоих, булгарин расплывается в ухмылке и резко продолжает:
— Седлай коней. Нам пора.
* * * * *
Спустя пару часов, леса между Лыбутой и Псковом
— Тпру!
Конь Люта останавливается, мотая головой. Вслед за ним прекращает свой бег и гнедая кобыла, что несёт на себе Щуку и Ярослава.
Не успевает последняя вдохнуть влажными ноздрями принёсший предчувствие опасности воздух, как олегов помощник привязывает к ближайшему дереву на краю луга сначала её, а затем и скакуна кочевника. Булгарин смотрит сквозь спутанные ветви ельника, что возвышается впереди, и чувствует лёгкую прохладу, идущую из сердца чащи.
— Там, кажется, есть озеро. Наберём воды и вернёмся, а то жарко уж совсем, — темноволосый воин протирает рукавом испарину на лбу и берёт в руки две привязанных к седлу фляги. — Вы свои тоже заполните, а не то высохнете по дороге.
Славко послушно кивает и сжимает в руке кожаную баклагу; рыжий конюх же старается успокоить ласковыми прикосновениями потных ладоней лошадей, что перебирали ногами, прижали уши к голове и беспокойно ржали.
Через пару минут мохнатые еловые лапы наконец-то перестают касаться их острыми иглами, и троица выходит к небольшому вытянутому озерцу. Десятилетия назад старица Великой отделилась от основной реки, вода в ней из проточной превратилась в стоячую, навсегда застыв в наполненном до краёв старом русле и превратив его в нечто среднее между озером и болотом.
В тёмно-серой воде отражаются редкие кривые ели, но только там, где поверхность волн не скрыта густым ковром из крошечных нитей ряски, переплетённых собой в нерукотворном узоре. Сапог погружается в лужу, скрытую под копной осоки, и нога хлюпает в холодной воде.
— Чёрт!
— Воды можно набрать и зде… — неуверенно обращается к дружиннику Ярослав и оборачивается на лязг металла: Щука зачем-то остановился в считанном аршине от него и извлёк из ножен небольшой кинжал с деревянной рукоятью.
Тут же купеческий сын замирает, проглотив конец фразы и затаив дыхание. Он потерянно смотрит на доставшего из кармана свою верёвку Люта, чьи глаза пылают яростным огнём, а затем — вновь переведя взгляд назад на конюха — видит блеснувший на солнце клинок Щуки.
Славко напрягается и слегка пригибается на полусогнутых ногах, а затем с громким криком подпрыгивает и коленом ударяет смуглого дружинника в живот. Не то от боли, не от неожиданности булгарин взвизгивает, но остаётся крепко стоять на земле. Тогда лыбутчанин, словно забыв обо всём, кидается на него и пинает везде, куда может дотянуться, но дружинник все так же крепко держит своими смуглыми пальцами удавку и готовится использовать её по назначению.
Запыхавшийся от бесполезных ударов Ярослав с оторопью отклоняется назад, но уже поздно: холодная сталь резко пронзает собой мягкий живот; окровавленный нож оттуда вытаскивает тонкая рука олегова конюха, прежде чем новой силой воткнуть его в плоть ещё, ещё и ещё раз.
— Сволочь… — доносится хрип с губ раненого, прежде чем он сгибается в три погибели и корчится от нового удара пронзившего на сей раз ладонь кинжала.
Пальцы на окрасившихся в алый руках разжимаются. Щуплый Щука, вернув клинок на пояс, хватает истекающего кровью молодца за неповреждённую кисть и резко выворачивает её вбок до характерного хруста, а затем принимается волочить по осоке за собой, в сторону затянутого ряской зеркала воды. В глазах пронзённой жертвы мелькает ужасная догадка, зрачки её расширяются, а ноги изо всех сил упираются во влажную почву, оставляя за собой две извилистые и не столь глубокие колеи.
Дыхание становится тяжелее и прерывистее.
Искалеченный, перестав сопротивляться, внезапно вырывается и прыгает вперёд, оглашает округу громким всплеском и сразу по кровоточащую грудь уходит в воду — неожиданно потянув за собой и Щуку. Тот, несмотря на имя,
