— Боюсь, это не лучшая часть города, — не выдержала Рени.
— Я живу в Честервилле, — ответил Ксаббу. — Там немного побогаче, хотя народу на улицах меньше. Но меня поражает — и, должен признаться, пугает немного — человековость этого места.
— Это как?
— Я сказал что-то не то? Может быть, «человечность»? Я хотел сказать, что все здесь — да и все города, что я видел с тех пор, как ушел от своего народа, — построено, чтобы отгораживаться от земли, скрывать ее от взгляда и мысли. Камни увезены, кусты выжжены, все покрыто смолой. — Он шлепнул подошвой сандалии по растрескавшемуся асфальту. — Даже деревья здесь вроде того бедолаги — привезены и посажены людьми. Люди превращают места, где живут, в горы грязи и щебня, вроде термитников — но что случится, когда весь мир превратится в один большой термитник и не останется буша?
Рени покачала головой.
— А что нам остается? Если бы это был буш, он не смог бы прокормить столько народу. Мы бы голодали. Убивали бы друг друга.
— А что будут делать люди, когда не останется буша, который можно выжигать? — Ксаббу нагнулся, чтобы подобрать пластмассовое кольцо, уже неопределимый ископаемый след нынешней цивилизации. Сложив пальцы лодочкой, он нацепил кольцо на запястье и с кисловатой полуулыбкой осмотрел свою новую цацку. — Голодать? Убивать друг друга? Проблема останется, только мы к этому времени всю землю покроем асфальтом, бетоном, цементом и… как он называется?.. фибрамидом. Так что когда придет время убивать, умрет куда больше народу.
— Мы уйдем в космос. — Рени махнула рукой в серое небо. — Мы… ну, не знаю — заселим другие планеты.
Ксаббу покивал.
— Ну-ну.
Кафе «У Джонни» было переполнено. Большей частью в него захаживали дальнобойщики на трассе Дурбан-Претория, здоровенные дружелюбные мужики в солнечных очках и ярких рубашках. Пожалуй, даже слишком дружелюбные — протискиваясь к свободной кабинке, Рени успела получить предложение руки и сердца и несколько других, менее пристойных. Она стиснула зубы, стараясь не улыбаться даже на самые безобидные и уважительные обращения, — стоит кого-то обнадежить, так не отвяжешься.
Но кое-что в «Джонни» ей нравилось — прежде всего настоящая еда. Слишком многие ресторанчики и кафе в эти дни не предлагали ничего, кроме американского фаст-фуда: разогретых гамбургеров, сосисок в булочке с клейким сырным соусом и неизбежной кока-колы с картошкой фри — этих хлеба и вина торгашеской веры. Но на здешней кухне кто-то — может, даже сам Джонни, если он существовал, — действительно стряпал.
Кроме чашки крепкого «водительского» кофе Рени заказала хлеб с маслом и медом и тарелку жареного риса с земляными орешками. Ксаббу заказал себе то же самое, но когда принесли тарелку, он уставился в нее с явным ужасом.
— Так много?
— Это в основном крахмал. Не хочешь — не доедай.
— А вы не доедите?
Рени посмеялась.
— Спасибо, мне своего хватает.
— Тогда что случится с остатками?
Рени замешкалась. Падчерица культуры потребления, она никогда не задумывалась, сколько и зачем тратит сама.
— Думаю, кто-нибудь в кухне их пристроит, — ответила она наконец и все равно ощутила вину и смущение. Она не сомневалась, что прежние хозяева Южной Африки отговаривались тем же, наблюдая, как уносят объедки после очередного царского пира.
А потому была только рада, что Ксаббу не стал развивать тему. Только в такие минуты она понимала, как на самом деле чужды ей его взгляды на мир. Он говорил по-английски правильнее, чем ее отец, а ум и способность к сопереживанию помогали ему понять многие тонкости цивилизации, но он был иной , совсем иной — точно с другой планеты. Со смутным стыдом Рени осознала, что у нее больше общего с богатым белым подростком откуда-нибудь из Англии или Америки, чем с этим молодым африканцем, выросшим в паре сотен миль отсюда.
— Теперь я побывал в двух кафе, — заметил Ксаббу, съев немного риса, — здесь и в Лямбдамаге.
— И где тебе больше понравилось?
Он ухмыльнулся.
— Еда здесь лучше. — Он отправил в рот еще немного риса и ткнул вилкой в блестящий орешек, словно проверяя, сдох ли тот. — Но есть и кое-что иное. Помните, я спросил вас о призраках в сети? Там я вижу жизнь, но я ее не чувствую , и душа моя неспокойна. Это трудно объяснить. Но здесь мне куда приятнее.
Рени так давно попала на просторы сети, что воспринимала ее как некое место, огромное, но с точки зрения географии не менее реальное, чем Европа или Австралия. Но прав был Ксаббу — это иллюзия. Соглашение, договор о взаимном притворстве. В определенном смысле сеть и была страной привидений… пугающих друг друга.
— В пользу РЖ можно сказать много хорошего. — Рени подняла чашку очень крепкого, очень вкусного кофе, будто произнося тост. — Безусловно.
— А теперь, Рени, расскажите, что вас гнетет. Вы говорили, что ваш брат болен. Причина в этом, или есть и другие? Надеюсь, я не лезу не в свое дело…
Поначалу запинаясь, Рени описала свой последний визит к Стивену и последнюю серию бесконечного спора с Длинным Джозефом. Стоило начать, и слова потекли сами: о безнадежности, беспомощности, когда она каждый день приходила к Стивену, о жутком «штопоре», в который вошли ее отношения с отцом. Ксаббу слушал внимательно, задавая вопросы только тогда, когда Рени колебалась на пороге очередного болезненного признания, но каждый ответ подталкивал ее, заставляя открываться дальше. Она не привыкла говорить о себе, поверять кому-то свои тайные страхи — это казалось опасным. Но в то же время исповедь принесла ей облегчение.
Они покончили с завтраком. Утренняя толпа рассосалась. Рени насыпала подсластитель в третью чашку кофе, когда Ксаббу неожиданно спросил:
— Вы пойдете к нему сегодня? К вашему брату?
— Обычно я хожу вечером. После работы.
— Могу я пойти с вами?
Рени поколебалась, впервые за время завтрака вспомнив, что интерес Ксаббу может оказаться и не просто товарищеским. Чтобы замять паузу, она закурила. Может, он хочет войти в ее жизнь, стать ее защитником? После Дель Рея она не имела ни одного серьезного ухажера, а это было, как осознала она с удивлением и испугом, много лет назад. Кроме редких мгновений в самые темные часы ночи, она не желала ничьей помощи — всю жизнь она была сильной и не могла даже представить себе, что передаст свою ответственность кому-то другому. Помимо всего прочего, этот юноша не привлекал ее. Рени долго разглядывала своего товарища, пока тот, словно давая ей шанс подумать, смотрел на разноцветные грузовики, выстроившиеся за грязным окном кафе.
«Чего ты боишься, девчонка? — спросила она себя. — Он друг. Верь ему на слово, пока он его не нарушит».
— Ладно, пойдем. В компании веселей.
Ксаббу, внезапно смутившись, повернулся к ней:
