— Хорошее, мощное вращение. Четкая, тугая группировка. Ритм, равновесие — все замечательно.
Дональд вылез из воды и, поймав кинутое ему полотенце, растерся досуха.
— Не прохладно тебе? — спросил Бакки. — Не зябнешь?
— Нет, нисколечко, — ответил Дональд.
Солнце все еще было ярким, огромное небо — голубым, но после ужина заметно похолодало. Трудно было поверить, что совсем недавно он со своими подопечными на спортплощадке страдал от той самой жары, что рождает заразу — заразу, которая буйствует в его родном городе и наводит на людей сумасшедший страх. И как это кружит голову — знать, что с приездом сюда все до мелочей изменилось к лучшему! Вот бы в Ньюарке температура могла стать такой, как здесь сейчас, и не повышаться весь остаток июля и весь август…
— Да ты дрожишь, — сказал Бакки. — Давай завтра в это же время. Хорошо?
— Еще только переднее сальто, можно? Сперва без разбега. — Дональд встал на краю трамплина, руки впереди и согнуты в локтях, колени чуть согнуты. — Это не самый мой лучший прыжок, — признался он.
— Сосредоточься, — сказал Бакки. — Руки идут вверх, потом группировка.
Дональд приготовился, прыгнул вперед и вверх, сгруппировался и классически, вертикально вошел в воду ногами вперед.
— В чем-нибудь напортачил? — спросил Дональд, вынырнув. Чтобы хорошо видеть Бакки, ему пришлось прикрыть глаза ладонью от закатного солнца и его ярких отблесков на воде.
— Ни в чем, — ответил Бакки. — На мгновение руки потеряли контакт с ногами, но это не очень важно.
— Да? Дайте еще раз попробую, — попросил его Дональд, подплывая брассом к трапу. — Хочется все сделать правильно.
— Ладно, Туз-Тузище, — со смехом сказал Бакки, наградив Дональда прозвищем, которое он сам, мальчик с заостренными ушами, получил когда-то на улице и носил, пока дед не дал ему новое на всю жизнь. — Одно последнее переднее сальто, и мы идем в помещение.
На этот раз Дональд взял свой обычный разбег от начала трамплина, хороший подскок — и умелое завершение прыжка. Кисти рук безошибочно переместились от голеней к коленям, а от них, перед входом в воду, к бедрам.
— Здорово! — воскликнул Бакки, когда он появился на поверхности. — Прекрасная амплитуда, прекрасное вращение. Красиво, мощно от начала до конца. Где все эти ошибки, про которые ты мне говорил? Ни одной не вижу.
— Мистер Кантор! — взволнованно попросил его Дональд, взобравшись на бортик. — Дайте только покажу вам полувинт и задний согнувшись — и все, пойдем. Мне правда не холодно.
— Мне и то холодно, — со смехом сказал Бакки. — А я сухой и в рубашке.
— Вот вам разница между семнадцатью годами и двадцатью четырьмя, — отозвался Дональд.
— Мне двадцать три, — поправил его Бакки, вновь смеясь и довольный донельзя — не только Дональдом и его настойчивостью, но и тем, что Марсия и близняшки совсем рядом. Уже семья почти что. Словно Дональд, всего на шесть лет его младше, — их с Марсией сын и, как это ни несообразно, дядя двойняшек.
— Нет, хватит, — сказал он, — холодает с каждой минутой. У нас весь остаток лета впереди.
И он кинул Дональду его спортивную куртку и вдобавок заставил обернуть полотенцем бедра поверх мокрых плавок.
Пока они устало шли вверх по склону к коттеджу, Дональд говорил:
— Я хочу, когда мне исполнится восемнадцать, поступить в военно-морскую авиацию. Мой лучший друг год назад туда пошел. Мы все время переписываемся. Он мне написал, какая там подготовка. Сурово. Но я хочу поучаствовать в войне, пока она не кончилась. Хочу колошматить япошек с воздуха. С самого Перл-Харбора хочу. Когда началась война, мне было четырнадцать, я уже понимал, что происходит, и мне хотелось самому что-то сделать. Хорошо бы там быть, когда они сдадутся. Вот будет день!
— Надеюсь, твои желания сбудутся, — сказал ему Бакки.
— А почему вы не служите, мистер Кантор?
— По зрению не взяли. Из-за этой вот штуки. — Он постучал пальцем по очкам. — Мои лучшие друзья сейчас воюют во Франции. В первый же день высадки парашютировались в Нормандии. Как бы я хотел быть с ними!
— Я слежу за войной на Тихом океане, — сказал Дональд. — В Европе теперь дела быстро пойдут. Начало конца Германии. Но на Тихом еще биться и биться. В прошлом месяце на Марианских островах мы за два дня уничтожили сто сорок японских самолетов. Вот бы там повоевать!
— Еще много будет сражений на обоих фронтах, — заверил его Бакки. — Ты не опоздаешь.
Поднимаясь на крыльцо "Команчей", Дональд спросил:
— Сможете завтра после ужина посмотреть остальные прыжки?
— Конечно, смогу.
— Спасибо вам, мистер Кантор, что потратили на меня столько времени.
И, остановившись на крыльце, Дональд чуточку церемонно подал ему руку — неожиданная, но по-своему обаятельная официальность. Несколько прыжков с трамплина — и уже они были как старые друзья, хотя, стоя там с Дональдом на закате великолепного летнего дня, Бакки вдруг почувствовал укол от мысли о мальчиках на спортплощадке, которых он бросил. Как он ни старался радоваться здесь всему, он пока что не мог вполне отрешиться от своего непростительного поступка и от воспоминаний о месте, где уже не пользовался уважением.
Расставшись с Дональдом, он перед свиданием с Марсией пошел в телефонную будку, которая находилась за лагерным административным домиком, чтобы позвонить бабушке. Шансов застать ее было немного, обычно она проводила вечера внизу в шезлонге с Эйнеманами и Фишерами, но оказалось, что, хотя завтра ждали возобновления жары, на эти сутки в городе похолодало и она могла с открытыми окнами и включенным вентилятором сидеть дома и слушать свои радиопередачи. Она спросила, как у него дела, как Марсия и ее сестрички, и когда он сообщил ей, что они с Марсией собираются обручиться, она сказала:
— Даже не знаю, смеяться мне или плакать. Мой Юджин…
— Смейся, — сказал он, смеясь.
— Ну конечно, я страшно рада за тебя, дорогой мой, — сказала она, — но как бы мне хотелось, чтобы твоя мама дожила до этого дня. Дожила и увидела, каким мужчиной стал ее сын. Как бы мне хотелось, чтобы дедушка был жив. Он бы порадовался за своего мальчика. Был бы горд. Дочь доктора Стайнберга.
— Я бы тоже очень хотел, ба, чтобы он был сейчас с нами. Я о нем часто тут вспоминаю, — сказал Бакки. — Я вчера о нем подумал, когда прыгал в воду с вышки. Вспомнил, как он в бассейне научил меня плавать. Просто кинул меня туда — и готово. А ты-то как, ба? Эйнеманы хорошо тебе помогают?
— Еще бы, разумеется. Обо мне не беспокойся. Эйнеманы очень заботливы, да я и сама на многое годна. Юджин, я должна тебе кое-что сказать. В Уикуэйике тридцать новых случаев полио. В городе семьдесят девять только за последний день. Девятнадцать умерло. Все это рекордные цифры. И были новые случаи на твоей спортплощадке. Мне звонила Селма Шенкман. Сказала мне, кто из мальчиков, я записала.
